Осип Мандельштам - биография

МАНДЕЛЬШТАМ Осип Эмильевич (1891, Варшава, – 1938, ?), русский поэт. Отец Мандельштама — Шанцл (Эмиль), выходец из Курляндии (см. Латвия), коммерсант (торговля кожевенным товаром), рано отошел от традиционного иудаизма, самоучкой овладел немецким и русским языками; мать — Флора, урожденная Вербловская, из Вильны, родственница С. Венгерова, училась в гимназии (Мандельштам писал: «... не первая ли в роду дорвалась она до чистых и ясных русских звуков?»). Она привила сыну любовь к русскому языку и литературе, музыке и искусству. Детство Мандельштам провел под Петербургом, в Павловске, гармоничный архитектурно-парковый ансамбль которого (классицизм), как позже и весь облик имперской столицы, не мог не повлиять на формирование его художественного вкуса. Родители «в припадке национального раскаяния» наняли для Мандельштама (наряду с французскими боннами) «настоящего еврейского учителя», но тот ходил к нему недолго.

В 1900–1907 гг. Мандельштам учился в Тенишевском училище (одном из лучших учебных заведений столицы). В училище интересы Мандельштама разделились между политикой (увлекался марксизмом, в 1906 г. примкнул к эсерам) и искусством (сочинял стихи, преодолев детское увлечение С. Надсоном, вероятно, под влиянием преподавателя литературы, поэта-символиста В. Гиппиуса; посещал концерты И. Гофмана и Я. Кубелика, спектакли с В. Комиссаржевской и т. п.). В 1907–1908 гг. жил в Париже, увлекся французскими символистами и старофранцузской поэзией, слушал лекции в Сорбонне, путешествовал по Швейцарии. Осенью 1908 г. в Петербурге начал посещать собрания Религиозно-философского общества; под влиянием работы М. Гершензона «П. Я. Чаадаев» (1908) окончательно освободился от социально-политической догматики, пришел к синтезу религиозного мироощущения и личной свободы и к увлечению (приблизительно до 1915 г.) католическим универсализмом. В 1909 г. в «Академии стиха» и в так называемой Башне (квартире) поэта-символиста В. Иванова, с которым Мандельштам сблизился, вошел в литературную среду Петербурга. Не принятый в университеты России (из-за процентной нормы), Мандельштам в 1909–1910 гг. два семестра изучал романские языки и философию в Гейдельбергском университете, объездил Италию и Швейцарию. В 1910 г. были впервые опубликованы его стихи (журнал «Аполлон», №9). В мае 1911 г. Мандельштам крестился в методистской церкви в Выборге. Это решение было принято, видимо, не без расчета, так как в сентябре 1911 г. Мандельштам поступил на филологический факультет Петербургского университета, где до осени 1915 г. изучал старофранцузский язык и литературу (в 1917 г. получил справку о неполном окончании курса). Тем не менее, уже в стихотворениях 1910 г. довольно сильны христианские мотивы и настроения. Стихотворения 1909–1911 гг., в которых ощутимо влияние главным образом французских символистов, а также Ф. Тютчева и И. Анненского, проникнуты мыслями об иллюзорности бытия, стремлением уйти в мир незамутненных впечатлений. В 1912 г. Мандельштам примкнул к акмеистам (вступил в «Цех поэтов», подружился с Н. Гумилевым, А. Ахматовой, М. Кузминым), противопоставлявшим символизму, с его ориентацией на лирического героя, на мистику и туманные иносказания, материальный мир, гармонию и одновременно трагизм бытия, предметность образов, смысловую точность поэтического слова. В названии первого сборника Мандельштама «Камень» (1913; 2-е дополненное издание 1916; 3-е дополненное издание с подзаголовком «Первая книга стихов», 1923) метафорически выражена его основная тема — принятие зримой реальности (обогащенное параллелями из мировой культуры и истории) и вера в животворную силу слова. Прозрачностью стиха, классичностью тектоники и завершенностью образов этот сборник сродни столь ценимой Мандельштамом архитектуре, мотивы и сюжеты которой часто встречаются в его творчестве. В критической прозе, созданной в 1913–14 гг., — манифест «Утро акмеизма» (журнал «Сирена», Воронеж, 1919), этюд «Франсуа Виллон», статья «О собеседнике», литературно-философское эссе «Чаадаев» — Мандельштам ратует за осознанный «смысл слова, Логос», видит философское оправдание искусства в вере художника в свою творческую правоту. В этих статьях созревала концепция поэтического слова, ставшая основой всего творчества Мандельштама.

Первая мировая война (Мандельштам не был мобилизован из-за «сердечной астении»), бесчеловечная схватка христианских держав толкали Мандельштама на путь духовных исканий (русское православие, еретическое движение имябожцев, или имяславцев и т. п.). Начиная с 1915 г. (антицаристское стихотворение «Дворцовая площадь», антивоенное стихотворение «Собирались эллины войною...» и особенно ода «Зверинец», где в войне Мандельштам винит все стороны), его поэзия живее откликается на современность. В 1917–18 гг. Мандельштам печатался в эсеровских изданиях (постоянный сотрудник журнала «Знамя труда», где в мае 1918 г. опубликовал стихотворение «Сумерки свободы»). В 1918 г. работал в московских культурно-просветительных учреждениях. Спасаясь от голода, Мандельштам в марте 1919 г. уехал на юг, жил в Киеве (сотрудничал в журнале «Гермес»), затем в 1919–20 гг. в Крыму, где был арестован врангелевской контрразведкой. После освобождения бежал в независимую Грузию, был арестован меньшевистскими властями и освобожден по ходатайству грузинских поэтов. При содействии И. Эренбурга осенью 1920 г. вернулся в советскую Россию, жил попеременно в Петрограде, Москве и других городах. Отношение Мандельштама к революции было неоднозначным: то он мужественно принимает «скрипучий поворот руля» и невозможность уклониться от уготовленного историей пути, считает революцию «Ренессансом коллектива», то все это перемежается с щемящей тоской по безвозвратно ушедшему миру. В. Ленина он называет то «октябрьским временщиком», готовящим «ярмо насилия и злобы», то народным вождем, который «берет на себя роковое бремя» власти.

В 1922 г. в Берлине вышел сборник «Tristia» (название дано М. Кузминым), включивший стихотворения 1916–20 гг. Это как бы непрерывная элегия о расставании с любимыми женщинами, умирающим Санкт-Петербургом, Европой, Крымом, свободой. Хотя в сборнике имеются и христианские мотивы, но трагедия России и мировая война побудили Мандельштама искать другую опору — в культуре человечества (эллинство, гомеровская Эллада как воплощение душевной гармонии и достойной человека жизни). Стихи Мандельштама, становясь полифоничными, обрастают дополнительными ассоциациями, не всегда ясными эллипсизмами, исторические детали зачастую раскрывают личную тему. В политических стихах появляются (нарастая в дальнейшем) скрытый смысл и зашифрованность. «Классицизм» Мандельштама усилен стремлением донести до читателя отложившиеся в языке культурные напластования (статья «Слово и культура», 1921; «О природе слова», Харьков, 1922). Немногочисленные стихи 1921–25 гг. (частично сборник «Вторая книга», 1923; «Стихотворения», 1928) обострены чувством «отщепенства», ненужности, потерянности; в них Мандельштам предстает «больным», «стареющим сыном» минувшего века, «усыхающим довеском прежде вынутых хлебов». Его стихи пророчат гибель старой культуры («христиано-эллинской») и ее носителей.

В 1925–26 гг. Мандельштам пробовал писать для детей (отдельные издания «Примус», «Два трамвая» — 1925; «Шары», «Кухня» — 1926), но без особого успеха (из-за нарочитой упрощенности и дидактичности). Написанная с блеском исповедальная проза Мандельштама — сборник автобиографических рассказов «Шум времени» (1925) и полная личных переживаний повесть «Египетская марка» (1928) — рисует культурно-историческую картину царствования Николая II и духовный кризис интеллигента. В 1920-х гг. Мандельштам много переводил (часто лишь из-за крайней нужды) не только поэзию (старофранцузский эпос, О. Барбье, Ф. Верфель, Э. Толлер, Важа Пшавела, современная грузинская лирика и проч.), но и прозу современных зарубежных писателей (в том числе роман на еврейскую тему — Б. Лекаш «Радан Великолепный», 1927, со вступительной статьей Мандельштама о французско-еврейских писателях). В 1928 г. вышли сборники «О поэзии» (критические статьи 1910–24 гг.) и итоговая книга «Стихотворения» (издана при содействии Н. Бухарина, который опекал Мандельштама по 1934 г.), объявленная официальной критикой анахронизмом в поэзии. Все старания Мандельштама «с веком вековать», принять стабилизировавшуюся политическую систему, попытки сотрудничать (с 1923) и даже работать в советской печати («Московский комсомолец») были обречены на неудачу. Политическая и литературная независимость Мандельштама привели (с конца 1920-х гг.) к вытеснению его из литературы и организованной травле. В 1928 г. недоразумение, давшее повод А. Горнфельду обвинить Мандельштама в плагиате, было использовано для инспирированной верхами склоки, которая завершилась клеветническим фельетоном Д. Заславского и судебным разбирательством (конфликт и события, связанные с ним, описаны в «Четвертой прозе», опубликованной на Западе в 1966 г.). В 1930–31 гг. Мандельштам совершил поездку на Кавказ и путешествие по Армении, результатом которых явились полные внутренней свободы очерки «Поездка в Армению» (журнал «Звезда» №5, 1933; за их публикацию был снят редактор отдела Ц. Вольпе, 1904–41, а очерки обозваны «лакейской прозой») и созданный после долгого творческого перерыва цикл стихотворений «Армения» (частично напечатан в журнале «Новый мир», №3, 1931).

Обострившаяся с начала 1930-х гг. политическая ситуация заставила Мандельштама еще резче реагировать на трагедию народа, а свою нищету и обездоленность осознать как типичную судьбу поэта в России. В начале 1930-х гг. Мандельштам написал ряд лирических стихотворений с явной политической окраской: «Ленинград» («Я вернулся в мой город, знакомый до слез...»; примыкает к своего рода циклу стихотворений разных лет со сквозной темой блеска и гибели столицы империи), «Ламарк», «Мы с тобой на кухне посидим», «За гремучую доблесть грядущих веков», «Квартира тиха, как бумага», «Холодная весна. Голодный Старый Крым» (крик совести против организованного мора крестьян) и др. В ноябре 1933 г. в антисталинском стихотворении «Мы живем, под собою не чуя страны» Мандельштам, отказавшись от зашифрованности более ранней инвективы против «вождя народов» в «Фаэтонщике» (1931), открыто осудил палача и его окружение, тех, кто залил страну кровью. В это время Мандельштам также переводил сонеты Ф. Петрарки, завершил эссе «Разговор с Данте» (1933, изд. М., 1967), где при научно обоснованном анализе «Божественной комедии» изложил свои взгляды на поэзию, собственные поэтические принципы и творческий опыт. В ночь с 13 на 14 мая (по документам НКВД — с 16 на 17 мая) 1934 года Мандельштам был арестован и после ходатайства друзей и вмешательства Н. Бухарина сослан в г. Чердынь (Северный Урал), где в период нервного срыва пытался покончить с собой. Вслед за этим ему разрешили выбрать место ссылки (так как И. Сталин приказал «изолировать, но сохранить» Мандельштама), и он до мая 1937 г. жил в Воронеже. Там возник цикл, названный позже «Воронежские тетради» (издававшийся в 1962–64 гг. за границей, частично в 1965–66 гг. в СССР), включающий пророчески трагические «Стихи о неизвестном солдате», которые Мандельштам считал вершиной своего творчества. В январе 1937 г. Мандельштам, пытаясь спасти себя и близких от гибели, сочинил цикл стихотворений о Сталине. Однако по возвращении из ссылки Мандельштаму было запрещено проживать в Москве, а 2 мая 1938 г. он был арестован и приговорен к пяти годам исправительно-трудовых лагерей за «контрреволюционную деятельность». По недостоверным данным Мандельштам умер 27 декабря 1938 г. в пересыльном лагере под Владивостоком.

Поэзия Мандельштама синтезировала основные тенденции литературных течений начала века — символизма, акмеизма и футуризма. Мандельштам обновил структуру русского стиха, что оказало влияние на развитие русской поэзии, в частности на творчество А. Межирова (1923–2009), А. Кушнера, И. Бродского и многих др. Помимо книги о Данте, в Советском Союзе вышли посмертные издания произведений Мандельштама — «Стихотворения» (Л., 1973; избранное) и сборник «Слово и культура» (М., 1987; некоторые литературно-критические работы). На Западе издано собрание сочинений Мандельштама в 4-х томах (1967–81).

Хотя Мандельштам, в отличие от ряда русских писателей-евреев, не пытался скрывать свою принадлежность к еврейскому народу, его отношение к еврейству было сложным и противоречивым. С болезненной откровенностью в автобиографическом «Шуме времени» Мандельштам вспоминает о постоянном стыде ребенка из ассимилированной еврейской семьи за свое еврейство, за назойливое лицемерие в выполнении еврейского ритуала, за гипертрофию национальной памяти, за «хаос иудейский» («... не родина, не дом, не очаг, а именно хаос»), от которого он «всегда бежал». Свойственная Мандельштаму многослойность стиха, проявившаяся и в стихотворениях на еврейские темы, открывает путь различным толкованиям. Так, отмежевываясь от иудаизма в стихотворении «Эта ночь непоправима...» (1916, навеяно смертью матери), Мандельштам вводит грозные символы двух солнц — черного и желтого. Одни интерпретируют черное — как чистое отрицание, отсутствие света в его источнике (по Еврипиду), желтое — как инфернальный цвет измены и разрыва; другие считают, что это символы, противопоставляющие желтый свет над Храмом сменяющему его черному солнцу апокалипсического христианства, встающему над вратами Иерусалима. С этих пор черный и желтый (цвета старого таллита, субботних свечей в медных подсвечниках и тфиллин, а также многое др.) в поэтическом языке Мандельштама закрепляются как ключевые понятия за иудаизмом («черно-желтый ритуал»), еврейством, семейным «утробным миром». В стихотворении «Вернись в смесительное лоно» (1920) одни видят отношение Мандельштама к своему браку с еврейкой (Надеждой Хазиной, см. ниже) как к кровосмешению, другие — аллегоризацию Мандельштамом своего творчества, которому он предрекает возвращение в лоно еврейства и исчезновение в нем (кровосмесительное вторжение в творческие истоки). В период трагических испытаний России Мандельштам поэтически осмыслял революцию, гражданскую войну, антицерковные гонения в аспекте древней истории еврейского народа, сохранившего верность духовному Храму, хотя его религиозно-национальная святыня разрушена.

В начале 1920-х гг. Мандельштам то утверждает, что «теперь всякий культурный человек — христианин» (1921), то, увлекшись философией А.-Л. Бергсона, с симпатией обнаруживает, что его «глубоко иудаистический ум одержим настойчивой потребностью практического монотеизма» (1922). Сетования Мандельштама «какая боль... для племени чужого ночные травы собирать» (1924) — это, возможно, ощущение своей чуждости советской действительности, а может быть, — русской национальной среде. В 1926 г. (через год после крайне отрицательной оценки иудаизма и еврейства в «Шуме времени») Мандельштам в очерке «Киев», в предисловии к роману Б. Лекаша и в статье о Ш. Михоэлсе тепло пишет о своем народе, спаянности еврейской семьи, «иудейской созерцательности», восхищается «внутренней пластикой гетто», считает, что в нем «заложена огромная художественная сила», которая «расцветет только тогда, когда гетто будет разрушено». Тогда же Мандельштам отмечал мелодичность и красоту языка идиш, логическую уравновешенность иврита. Однако при всем интересе к еврейству Мандельштам не приемлет того, что представляется ему тенденциозным национализмом (внутренняя рецензия 1926 г. на книгу А. Лунеля, 1892-?, «Николо-Пеккави»). Эта переоценка внутренних ценностей к началу 1930-х гг. не была для Мандельштама случайной. В «Четвертой прозе» он заявил: «Я настаиваю на том, что писательство в том виде, как оно сложилось в Европе и в особенности в России, несовместимо в почетным званием иудея, которым я горжусь. Моя кровь, отягощенная наследством овцеводов, патриархов и царей, бунтует против вороватой цыганщины писательского племени». Благодаря этому возвращению к истокам, к своим корням, Мандельштам увидел прародину европейской цивилизации не в Элладе, а в Иудее. Поездку в Армению он воспринял как встречу с «младшей сестрой земли иудейской», «библейской», «субботней» страной. В годы гонений и испытаний Мандельштам то иронически отождествлял себя с неприкаянным еврейским музыкантом («Жил Александр Герцевич», 1931), то в воронежской ссылке (возможно, под впечатлением от книги В. Парнаха «Испанские и португальские поэты, жертвы инквизиции», М.—Л., 1934) рассказывал как о своей судьбе историю поэта-маррана, который в подвалах инквизиции сочинял каждый день по сонету, заучивая их наизусть. Вместе с тем, ветхозаветные темы и образы, столь частые в творчестве Мандельштама, скорее всего носят чисто культурологический характер.

Жена Мандельштама, Надежда Яковлевна Мандельштам (урожденная Хазина; 1899–1980), педагог и литератор. Ее отец — юрист, сын кантониста, принявшего православие, мать — врач (еврейка). В детстве Надежда была крещена. После гибели мужа преподавала английский язык, а в 1956 г. защитила кандидатскую диссертацию по английской филологии (руководитель — В. Жирмунский). Под псевдонимом Н. Яковлева напечатала ряд очерков в сборнике «Тарусские страницы» (Калуга, 1961). Судьбе и творчеству Мандельштама посвятила художественные мемуары «Воспоминания» (Н.-Й., 1970; 4-е издание — 1985; частично издано в СССР, 1988) и «Вторая книга» (Париж, 1972; 3-е издание — 1983), принесшие ей мировую известность и переведенные на многие языки. В 1979 г. безвозмездно передала Принстонскому университету (США) хранившийся у нее архив Мандельштама. После ее смерти друзья собрали и издали ее разрозненные комментарии к стихотворениям Мандельштама, различные материалы и воспоминания («Книга третья», Париж, 1987).