ПРОИСХОЖДЕНИЕ КАФКИ

Франц Кафкa

Имя Франца Кафки, до сих пор, на наш взгляд, так и не оцененного по достоинству гения, не многое говорит большинству неприхотливых читателей. Его имя, у подавляющего большинства читавших или только слышавших о нем, вызывает приступ тоски, ассоциации с чем-то мрачным, непонятным, алогичным или, в лучшем случае, напоминает о неких тайных глубинах подсознания. Тем не менее имя этого писателя безусловно модно и ни один мало-мальски уважающий себя читатель не сможет признаться, что он не читал Франца Кафки, даже в том случае, если, споткнувшись на первом рассказе, он захлопнул книгу этого удивительного автора навсегда.

При этом, вернее, несмотря на все противоречивое отношение к этому писателю читающей публики, мы можем без сомнения заявить, что Франц Кафка не только гениальный писатель, но и, безусловно, один из уникальных еврейских пророков так называемого «нового времени». Как писатель, он произвел совершеннейшую революцию в мышлении и в литературе, обнажив дно сознания, а как трагический пророк (были ли у евреев пророки–оптимисты?) прокричал нам всем о том ужасе европейского нового времени, которым, как одним из своих самых впечатляющих достижений, до сих пор гордится современная европейская цивилизация. Катастрофа еврейская, которую устроили нам европейцы (вернее, немцы при молчаливом согласии и участии других европейских народов), была лишь кошмарным и логичным продолжением того ужаса, о котором кричал Кафка.

Итак, откуда берутся гении и откуда взялся Франц Кафка? В этом коротком исследовании мы попытаемся опереться на высказывания и работы его биографов, в частности таких выдающихся, как Клод Давид, Макс Брод и Элиас Каннети, его друзей, родственников, знакомых и любящих его женщин.

Родители Франца Кафки. Герман Кафка и Юлия Лёви

Сам Франц слишком хорошо различал в себе две семейные линии. Первая и, безусловно, главная - ветка Кафки, отмеченная, на его взгляд, «силой, здоровьем, хорошим аппетитом, сильным голосом, даром слова, самодовольством, чувством превосходства над всеми, упорством, остроумием, знанием людей и определенным благородством». Заметим в скобках, сколь сильными положительными, даже превосходными качествами наделяет эту семью сам Франц – при том, что именно с этими родственниками и, в первую очередь, с отцом Германом Кафкой, его отношения были сложными, чтобы не сказать ужасными. Эти родственники никогда не могли понять его, а он их. Другая ветка - материнская линия семьи Лёви, которую он наделяет несколько иными качествами, иногда прямо противоположными – « чувствительность, чувство справедливости, беспокойство». При этом в его знаменитом «Письме отцу», которое, как пишет биограф, «тот, впрочем, так никогда и не прочитал», он открыто объявляет себя, даже настаивая на этом, именно - Лёви, самое большее, «с некоторой основой Кафки».

Кто же эти Кафки? Да и что значит сама их фамилия? Ответы на оба эти вопроса достаточно прозаичны. Начнем с последнего. Как настаивают исследователи, «фамилия Кафка по своему звучанию явно чешская: Кафка - это галка, и галка будет служить в дальнейшем эмблемой их торгового дома.» Фамилия эта была присвоена семье скорее всего при Иосифе II, то есть по его знаменитому указу от 1787 года, согласно которому «до 1 января 1788 года все евреи Австро-Венгерской империи должны были принять фамилии», получив таким образом гражданский статус. Фамилия произошла, видимо, от прозвища основателя этого рода. Почему возникло то или иное прозвище – мы не знаем.

Возможно, это родилось от – «черный как галка». Франц терпеть не мог свою фамилию, а особенно два ее «к». Итак, кто же эти люди, прозванные когда-то таким не очень благозвучным прозвищем, как «Галка». Вот что мы знаем из исследования Давида об этих сильных, здоровых, с отменным аппетитом и громким голосом людях. «Род Кафки отличался великанским ростом. Рассказывают, что дед Якоб Кафка, мясник в Воссеке, мог поднять мешок с мукой зубами. В этой семье все были рослыми, даже сестры Франца. Но сам он стыдился своего высокого роста, из-за которого чувствовал себя не сильным, а хилым, неуклюжим и смешным. В своей генеалогии Кафки не восходят дальше деда Якоба, того самого, который должен был ждать революции 1848 года, чтобы получить возможность жениться, и жил в местечке Воссек.

Якоб Кафка с женой

 Воссек - деревня на юге Чехии. Она населена чехами и евреями. Жизнь в Воссеке отличалась крайней убогостью. Был найден родной дом Германа Кафки - хижина, крытая соломой. Все спали в одной комнате - Якоб Кафка, четверо его сыновей и две дочери. Отец писателя неоднократно воскрешал в памяти трудные годы своего детства: голод, когда не хватало картошки; холод, который вызывал на лодыжках незаживающие открытые раны; в семь лет Герман Кафка вынужден был ходить из деревни в деревню, толкая ручную тележку; его сестру Юлию отослали в одну семью в качестве кухарки». Как вспоминал рассказы отца Франц: «ей доводилось ходить по поручениям в самые жестокие холода в своей маленькой промокшей юбке, кожа на ее ногах трескалась, маленькая юбка замерзала и высыхала только вечером в кровати". Герман Кафка, впрочем, ставил в упрек своим детям то, что они не знали этих страданий: "Кто знает об этом сегодня! Что могут знать дети об этом! Никто так не страдал! Как современный ребенок может понять это?" При этом тот же биограф высказывает некоторое сомнение в абсолютной правдивости этих рассказов, превратившихся у Кафок в семейную легенду. «По правде говоря, сохранившиеся фотографии, где представлены Якоб Кафка и его жена, одетые как настоящие буржуа и выглядевшие весьма преуспевающими людьми, наводят на мысль, что эта крайняя нищета была не всегда, или же память мало-помалу притуплялась и слегка мистифицировала прошлое».

Вот краткая биография отца Франца. Бедный еврей Герман Кафка, отслужив три года в имперской армии, в 1881 году приезжает в Прагу и и через год женится на Юлии Лёви, «девушке из семьи богатых провинциальных суконщиков, которые в то же время были владельцами пивной». Прислушаемся к биографу: «Юлия Лёви, несомненно, принесла весьма существенное приданое, и трудно представить, чтобы в эту зажиточную семью приняли какого-то мелкого коммерсанта без средств». Действительно странно. Возникает вопрос – действительно ли Герман был столь беден, как любил о себе рассказывать? Ведь уже в том же 1881 году он открывает магазин модных вещей на Цельтнерштрассе и это предприятие начинает процветать. Герман богатеет и вскоре превращает небольшой магазин в большую оптовую фирму, которая располагается теперь уже «на первом этаже великолепного дворца Кински на Большой площади Старого города». Герман «разбогател», «преуспел», «достиг цели» и уж во всяком случае опередил всех своих братьев и сестер. Вернее, о сестрах, Анне и Юлии, неизвестно ничего, они словно канули в безвестность, а братья... Судьба их прослежена достаточно подробно. Людвиг, вначале работал в магазине у Германа, потом стал мелким страховым агентом и более, видимо, в своей жизни не совершил ничего. Генрих умер молодым, его дочь Ирма со слабым здоровьем и несчастливым мужем долгое время работала в том же магазине на своего дядю Германа. Франц Кафка вспоминал, что даже на ее панихиде отец не нашел для нее доброго слова. Единственное, что выдавил из себя Герман: "Бедная Ирма мне завещала хорошенькую свинью". Последний брат Германа, Филипп имел небольшое дело в одном из заштатных чешских городков. Один из сыновей Филиппа умирает совсем молодым в 1901 году. Три его других сына и двое сыновей Генриха эмигрируют. Четверо из них в Соединенные Штаты, один в Парагвай. «Удачливым» по меркам семейства Кафки становится только один кузен Франца – Роберт, пятый сын Филиппа. Он становится достаточно популярным адвокатом и вызывает восхищение Франца: «Мой кузен - превосходный человек. Когда этот Роберт, в возрасте около сорока лет, приезжал вечером к бассейну Софии - он не мог приходить раньше, он был адвокатом, очень занятым человеком, скорее работой, чем удовольствиями, - когда он приезжал вечером после пяти часов, он снимал несколькими быстрыми движениями одежду, бросался в воду и плыл с мощью красивого дикого зверя, весь струящийся водой, со сверкающими глазами, и уплывал тотчас в сторону запруды, он был великолепен». В «блистательном» Роберте Франца восхищает все те качества, что отсутствуют у него самого. Впрочем, вспоминая Роберта, он добавляет: "А шесть месяцев спустя он умер, без толку замученный врачами".

Кстати, из рода Кафок вышел и еще один, даже более чем Роберт, удачливый человек. Как пишет Клод Давид: «этот Бруно Кафка, чье имя, впрочем, никогда не упоминалось ни в "Дневнике" писателя, ни в его переписке, был сыном одного из братьев дедушки Якоба. Он был практически того же возраста, что и писатель, но его карьера сложилась совсем иначе. Сын адвоката, он принял христианство, стал профессором права, деканом факультета, потом ректором университета. После войны Бруно Кафка - депутат Парламента, главный редактор "Богемии", одной из крупных газет Праги, и, если бы не преждевременная смерть, он, по всей видимости, сыграл бы важную роль в истории Чехословакии. Макс Брод, который ненавидел его, сообщает, что он имел некоторое физическое сходство со своим кузеном Францем: «Черные как смоль волосы, сверкающие глаза, та же отвага в лице - даже движения указывают на благородство исключительной личности. Только у Франца все было более достойным и более мягким, у Бруно же оно было близко к карикатурности, с тенденцией к гениальному мошенничеству, насилию и даже к садизму». Таким, по меньшей мере, он представлялся Максу Броду, который часто не ладил с Бруно. Таковы были эти Кафки, чьей энергии Франц завидовал, но к которым не хотел принадлежать».

Якоб Лёви. Дед Кафки, со стороны матери.

Семья Лёви, к которой принадлежала мать писателя, с точки зрения предпринимательской хватки была еще более «преуспевшей», чем Кафки. Они вообще были в чем-то похожи. Обе семьи состояли из ассимилированных евреев, обе «были выходцами из среды провинциальных лавочников». Но, тем не менее, Лёви отличались от старательных Кафок. В атмосфере семейства Лёви все-таки был некий воздух, люфт, некий хоть и небольшой, но зазор в этом жестком лавочном практицизме, какое-то «впечатление неустойчивости», что-то не поддающееся программированию. Например, среди них было много холостяков, что было крайне нетипично для подобных семей. Вообще из всех пяти родных или сводных братьев матери писателя Юлии (ее отец вновь женился вскоре после смерти своей молодой жены), только двое создали семью. Один из братьев, Альфред, уехавший в Испанию и ставший директором железных дорог в Мадриде, был, как указывает биограф, «семейной знаменитостью». «Видимо, это именно он в "Процессе" стал прообразом «провинциального дядюшки», напыщенного, властного, чьи начинания, однако, в основном заканчиваются неудачами. Кафка не питал к нему неприязни, он находил с дядюшкой общий язык гораздо лучше, чем с родителями. А главное, Альфред Лёви был для него символом холостяка.»

Другой брат матери и любимый дядя Франца - Зигфрид Лёви, к которому он часто ездит на каникулы в Триест, вообще выбрал себе странную для семьи профессию - сельский врач. Он тоже остается холостяком и, пребывая в сельской глуши, созерцает природу и тишину. Франц записывает в дневнике, что у него «не по-человечески тонкий ум, ум холостяцкий, ум птицы, который, похоже, рвется из слишком узкого горла. Так он и живет в деревне, глубоко пустив корни, довольный, как бывает, когда легкий бред, принимаемый за мелодию жизни, делает человека довольным».

Другой дядя Франца, Йозеф, поступает не менее, а скорее даже более экстравагантно - он уезжает на край света, в экзотическое Конго, женится там на француженке и переезжает в Париж. Об еще одном брате матери, Ричарде Лёви, биографам сказать нечего, кроме того, что он «был безвестным мелким торговцем».

Последний брат Юлии Кафки, Рудольф, тоже на всю жизнь остается холостяком. Рудольф в семье считается «неудачником», «чудаком», «человеком смешным», или, как пишет Франц, «непонятным, слишком любезным, слишком скромным, одиноким и тем не менее болтливым». Он принимает христианство, что уже само по себе было необъяснимо, он всю жизнь живет со своим отцом и конфликтует с ним, и при всем при этом служит «всего лишь бухгалтером в пивной». Кстати, один из его и Франца предков, сын прапрадеда писателя, Иосиф, тоже отрекся от веры отцов, чем заслужил соответственное в семье отношение. Рудольф же вообще, можно сказать, был семейной притчей во языцах. Когда маленький Франц совершал нечто, что казалось его отцу немыслимой глупостью, Герман Кафка имел обыкновение восклицать: «Вылитый Рудольф!». Видимо, это сравнение стало настолько обиходным в семье, что и сам Франц отчасти поверил в него. Во всяком случае в 1922 году, уже после смерти Рудольфа, он записывает в своем дневнике: "Сходство с дядей Р. поразительно еще и сверх того: оба тихие (я - менее), оба зависимы от родителей (я - более), во вражде с отцом, любимы матерью.., оба застенчивы, сверхскромны (он - более), оба считаются благородными, хорошими людьми, что совсем неверно в отношении меня и, насколько мне известно, мало соответствует истине в отношении его.., оба вначале ипохондрики, а потом действительно больные, обоих, хотя они и бездельники, мир неплохо содержит (его, как меньшего бездельника, содержат гораздо хуже, насколько можно сравнивать) оба чиновники (он - лучший), у обоих наиоднообразнейшая жизнь, оба неразвивающиеся, до конца пребывают молодыми, - точнее слова "молодыми" слово "законсервированными", - оба близки к безумию, он, далекий от евреев, с неслыханным мужеством, с неслыханной отчаянностью (по которой можно судить, насколько велика угроза безумия), спасся в церкви, до конца ... Неправда также, что он не был добрым, я никогда не замечал в нем и следа скупости, зависти, ненависти, жадности; для того же, чтобы самому помогать другим, он был слишком слаб. Он был бесконечно невиннее меня, здесь нельзя и сравнивать. В деталях он был карикатурой на меня, в главном же я карикатура на него". Так Франц, как пишет Клод Давид, пытался узнать себя в Рудольфе, в его судьбе, которая, как казалось тогда писателю, уготована и ему наследственностью Лёви.

Зная теперь всю судьбу этого гениального человека, мы можем понять, насколько велики были его заблуждения по поводу самого себя. Но Франц был почти уверен – ему казалось, что он предощущает собственное безумие – он вспоминал брата бабушки Эстер по материнской линии, о котором, правда, ничего не знал, кроме того, что его всегда называли «чокнутый дядя Натан». Франц с упорством подозревал в безумии себя самого, в то время как мир вокруг него давно уже был безумным. Не исключено, что его ощущение личной трагедии было столь сильно и потому, что он был одним из немногих пророков, сознающих все сумасшествие окружающего и при этом обвиняющих себя в невозможности соответствовать этому безумию. Он был подобен канатоходцу, танцующему на проволоке странный немыслимый танец, канатоходцу не по выбору – по принуждению. За границами проволоки праздновало безумие – обыкновенное, привычное, повальное сумасшествие.

Откуда же в семье почти стопроцентных лавочников, коммерсантов и содержателей пивных заведений взялся пророк? В генеалогии Франца Кафки была и еще одна семейная линия, окутанная почти сакральными легендами, в которой, как пишет Клод Давид, «ощутимы следы духовности» . Эта линия Пориасов. Пориас – это фамилия бабушки писателя. Сам Франц знал очень мало об этой семейной ветке, в основном – некие предания, за давностью лет казавшиеся почти легендами. В своем дневнике он записывает с чьих-то слов рассказ о своем прапрадеде Иосифе Пориасе, жившем в 18 веке – «это был человек чрезвычайно образованный, столь же уважаемый христианами, как и евреями. Во время одного пожара благодаря его набожности произошло чудо: огонь не коснулся его дома, и он уцелел, тогда как кругом все дома сгорели». Как указывает биограф, «мать Кафки зато знала Адама Пориаса, своего деда, сына Йозефа, так как ей было шесть лет, когда он умер. Он был раввином, исполнявшим также обряд обрезания (то есть и моэлем), и к тому же еще суконщиком. Она говорила о нем как о человеке «очень набожном и очень образованном, с длинной белой бородой». Она вспоминала о том, как должна была, когда он умер, «держать пальцы покойника и просить прощения за все прегрешения, которые могла совершить по отношению к нему». Она не забыла, что этот дедушка скрупулезно практиковал купания, предписанные религиозным каноном: «Он купался все дни в реке, даже зимой. Для этого ему приходилось прорубать топором лунку во льду». Что еще было известно писателю о семье Пориасов? Немного. Например, то, что Сара, жена прадеда Адама Пориаса, не смогла перенести смерть своей дочери, умершей в двадцать восемь лет от тифа, - она бросилась в Эльбу. Вот собственно и все или почти все, не считая атмосферы легенд, что было известно о роде Пориасов.

Мы предприняли собственное исследование, и вот какие дополнительные сведения об этой семейной ветке стали известны. Пориас или Париас – это фамилия сефардского происхождения. Из Испании или Португалии миграция этой семейной ветви проходила через Италию в Богемию и Чехию, которые вошли в результате в Австро-Венгерскую империю. Один из исследователей рода провел фонетико-лингвистическую экспертизу написания и произношения в разных странах Европы фамилии Париас. По-итальянски эта фамилия имеет написание Parjas или Parges, что произносилось как Парьас или Париас. Когда семья переехала в германские и славянские страны, то написание фамилии и ее произношение стали различаться. Те ветви семьи, новые документы которых переписывались со старых итальянских, сохранили правильное написание, но утратили оригинальное произношение и в результате стали Паргесами и Поргесами. Те же семьи, документы которых составлялись на основе устной информации, стали записывать фамилию в соответствии с правилами местной фонетики, то есть Пориас и Париас. Таким образом из одного рода Parjas (Parges) возникли две новые фамилии - Паргес и Париас, которые, собственно, являются одним и тем же родовым именем.

Занимаясь исследованием этого рода, мы, наконец, смогли ответить и на наш главный вопрос – откуда же появился Франц Кафка, этот уникальный писатель и пророк. Оказалась, что семья Париас (Паргес) дала миру многих знаменитых равинов, талмудистов, а позже, уже в 20-м веке, писателей и деятелей культуры. Вот лишь некоторые из них:

Моше сын Израиля Нафтали Гирша Поргеса родился в 1600 году в Праге, а умер в 1670 году в Иерусалиме. Он был раввином и путешественником. Он жил в Праге, а позже добрался до Иерусалима и стал там эмиссаром ашкеназской общины. Там же он получил прозвище Прагер. Еврейская община Земли Обетованной поддерживалась в те годы щедрыми пожертвованиями польских евреев. В годы кровавой резни Хмельницкого на Украине и в Польше экономическое положение ашкеназской общины Эрец Исраэль резко ухудшилось. Было принято решение послать Моше в Европу на сбор пожертвований. Во время выполнения возложенной на него миссии в 1650 году Моше написал небольшой иллюстрированный труд о жизни евреев в Израиле – «Пути Сиона». Этот труд был опубликован лишь единожды, но завоевал сердца европейских евреев, которые щедро отозвались на талант писателя – миссия была выполнена и экономические проблемы решены.

Аарон сын Беньямина Поргес (Порьес) родился в Праге в 1650 году. Будучи пражским раввином, он написал знаменитый труд «Память Аарона» о древних еврейских обрядах, касающихся смерти и умерших.

Йосеф сын Иегуды Лейба Поргеса, известный автор, писавший на иврите в начале 18-го века.

Моисей Поргес (1781—1870), как указывает еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона, был одним из первых выдающихся промышленников Австрии. Позднее он стал вице-бургомистром Праги-Смихов. Но еще до этого он, вместе со своим братом Леопольдом Йудой, примкнул к «франкистом», движению последователей лже-мессии Шабтая Цви, во главе которого стоял Яков Франк. Разочарованные в этом движении, братья вернулись в Прагу и в маленькой темной мастерской с одним прядильным станком создали небольшое мануфактурное дело. Но вскоре разросшееся предприятие стало одним из крупнейших во всей Австрии. За особые заслуги по развитию экономики император Фердинанд в 1840 году предложил Моисею Поргесу дворянское звание. Но Моисей попросил взамен этого уравнять в правах евреев Австрии с остальным населением. Естественно, его просьба была отвергнута. При этом, несмотря на подобную дерзость, через год Моисею и его брату Йуде был присвоен дворянский титул, и их семья стала именоваться Поргес фон Портгейм.

В 19-м веке в Европе творили драматург Карл Поргес, художник Ингац Йосеф Поргес, раввин и библиограф Натан Поргес, композитор Генрих Поргес и его дочь – знаменитый драматург Эльза Бернштейн.

В 20-м веке этот род подарил миру Франца Кафку.

Род Пориасов-Поргесов, как и многие другие еврейские европейские семьи, перекинул свои ветви через Атлантический океан. Там, в США, Фридрих Поргес стоял у истоков Голливуда, творили братья Артур и Ирвин Поргес, своим танцем покорял сердца самый знаменитый танцор своего времени Фред Астер, который тоже являлся потомком этой знаменитой семьи.

A.Z. Cтатья была опубликована в израильской газете «Новости недели»