Илья Эля Савиковский

"Эли Савиковский",

Гирш Рэлес

Эли Савиковский

В начале 20-х годов, когда в Советской Беларуси стали выходить еврейская газета <Дервекер> (<Будильник>) и журнал <Штерн> (<Звезда>), очень активными стали поэты Эли Савиковский и Моисей Юдовин, прозаики Иосиф Рабин, который приехал из Вильно, и Цодек Долгопольский, литературные критики Шмуель Агурский и Ури Финкель.
Эли Савиковский считался одним из самых талантливых поэтов. В 1923 году вышла книга его стихов <Фарместунг> (<Состязание>).
Молодой поэт вырос в религиозной семье, много лет учился в иешиве, но с энтузиазмом встретил новую власть. Это время было бурным и нестабильным. В 1920 году, когда молодая советская республика вела тяжелую борьбу против своих врагов, Савиковский писал в одной из своих поэм:
Стоит весь мир с оружием против меня,
Хочет разрушить мой край,
Рядом ощетинились мечи против меня.
Что мне делать?
Что мне делать?
Я отведу подальше этих зверей
И укрощу, как необузданных коней,
Меня тянет в пространство....
Большинство его стихов того времени проникнуто стремлением осветить все многообразие жизни. В этих стихах чувствовалось влияние футуризма и символизма. К своим стихам Савиковский часто сочинял мелодии. У него были замечательные музыкальные способности. Его песни часто исполнялись на школьных и любительских вечерах. Даже профессиональные певцы имели в репертуаре песни Савиковского.
К нему заглядывал кучерявый парень Изи Харик, который подписывал свои стихи псевдонимом Изи Зембин. Время от времени заходил к нему в редакцию белокурый юноша, Зелик Аксельрод, приехавший из Паневежиса с новыми стихами для газеты <Дер векер>.
Савиковский их подбадривал:
- Пишите, ребята, со временем вы станете знаменитыми поэтами.
Спустя несколько лет, в середине двадцатых годов, у штурвала молодой еврейской литературы Беларуси стояли Изи Харик, Зелик Аксельрод, Яков Бронштейн, Хайзекиль Дунец. Видное место заняли писатели, сгруппировавшиеся в газете <Юнгер арбайтер> (<Молодой рабочий>) - Моисей Тейф, Мендель Лифшиц, Герш Каменецкий, Хаим Ласкер.
Очень скромный Эли Савиковский никогда не жаловался на свою судьбу, не имел никаких претензий к молодым литераторам, наоборот, он говорил с гордостью о новой еврейской литературе. Когда Изи Харик, главный редактор журнала <Штерн>, просил у Савиковского стихи для журнала, тот отвечал:
- Со временем я принесу их.
А когда Савиковскому советовали:
- Гвалт! Почему вы не приносите в <Штерн> ваши стихи? Харик их обязательно опубликует.
На это он отвечал:
- Вот поэтому я их не приношу. Харик же не сможет мне отказать, даже если стихи будут слабые. Не хочу я использовать такие возможности, а для заработка это мне не нужно. Поэзия никогда не была у меня средством для добывания материальных благ. А для престижа это мне тем более не нужно, ибо какой интерес могут представлять слабые стихи?
Материально он не нуждался. В конце 20-х годов работал главным бухгалтером в большой республиканской строительной организации. Но с литературой не порывал связей. Его изредка видели в редакциях или на писательских собраниях. Он использовал каждую свободную минуту для творчества. Время от времени его произведения публиковались в периодической печати, а также отдельными изданиями.
В 1928 году вышел сборник песен Савиковского для детей. Спустя год была опубликована его пьеса <Эрдлинг> (<Земля>). В 1939 году он написал для детей пьесу <Папирене тойбн> (<Бумажные голуби>), которая стала популярной.
Я подружился с Савиковским в конце 40-х годов, когда мы с ним остались единственными из еврейских писателей в Минске.
Ури Финкель жил со своей семьей в Ракове, который находился недалеко от Минска, однако в город выбирался очень редко. Приезжал из Витебска писатель Цодек Долгопольский, который часто находился в разъездах. Нередко бывал он в Москве, а оттуда заезжал в Минск. А при встрече рассказывал нам, что слышно у еврейских писателей Москвы, Киева и Одессы.
В Минске жил историк и исследователь литературы Лейме Розенгойз. Целые дни проводил он в научном отделе библиотеки имени Ленина, собирая материалы для книги <Еврейская история в свете марксистских концепций>. Над <историей> он трудился много лет, но завершить работу ему не пришлось. Во время работы в библиотеке у него случился инсульт. Его отвезли в больницу, откуда он уже не вышел.
Поэт Пиня Плоткин жил в то время в Бобруйске, но никаких связей с ним мы не имели.
Таким образом, я имел возможность встречаться только с Эли Савиковским и беседовать с ним о еврейской литературе.
Время от времени, в субботу или воскресенье, я звонил ему и предлагал:
- Может быть, вы хотите глотнуть немного свежего воздуха?
- Почему бы нет! - сразу отвечал он.
В парке у нас была заветная скамейка, на которой мы встречались, и если он приходил со свертком, то я уже знал: сегодня я услышу новые песни Савиковского.
- Ну, спойте что-нибудь, - просил я его.
Он вынимал тетрадь, в которой были записаны новые песни. Надо отметить, что все свои произведения он всегда аккуратно записывал в тетрадь.
- Сразу видно, что вы бухгалтер, - говорил я ему.
Он смеялся и протирал при этом очки. После этого медленно надевал их, вынимал из кармана камертон, ударял им по стволу дерева, прикладывал к уху, мгновение прислушивался и начинал петь своим слабым голосом:
Стоит в поле деревце,
Одиноко растет оно,
Низенькое деревце,
Тоненькое и маленькое,
Клонит ветер веточки
И листочки рвет,
Бьет его сердито град,
И хлещет его дождик.
Растет в том поле деревце,
Кто его может понять?
Ой, как трудно деревцу,
Трудно быть одному....
- Ну? - спрашивает он меня, и в глазах светится при этом любопытство.
Песня трогательная, из нее видно, сколько горечи было накоплено на сердце у поэта. Я прошу его:
- Добавьте немного веселья.
- Значит, вам не понравилось? - спросил он меня разочарованно.
- Нет, наоборот, понравилось. Но ведь и так достаточно горечи на сердце.
Он полистал тетрадь.
- У меня есть для вас то, что вы хотите, <Фрейлехс> (<Веселье>).
Мимо проходила парочка, он подождал, пока она удалилась. Вновь попробовал камертон, мгновение прислушивался и запел эту песню:
Пришел новый день -
Чистый, краснощекий.
Не грусти, мой друг,
Счастье улыбнется.
Убери свои печали,
Положи их в мешок,
Завяжи и унеси подальше, в поле.
Предай огню, преврати их в пепел.
А зимой брось их в полынью,
В речку, которая замерзла,
Руки после этого омой
Водой холодной
или морозным снегом,
Как будто нечисть ты держал.
А после этого сплюнь три раза
И иди.
Иди без печали,
Уверенно неси свои желания,
Светло и уютно
станет тебе в конце пути.
- Вот так и я думаю, - сказал я ему.
- Жаль, что нет пианино, - ответил он с сожалением, - с аккомпанементом это получилось бы значительно лучше.
- А на работе знают, что вы поэт и композитор? - спросил я его.
- Не хватало еще, чтобы об этом узнали, - ответил Савиковский, улыбаясь, - я бы сразу потерял у них авторитет, ибо бухгалтерия с поэзией не сочетаются.
Со временем группа еврейских писателей в Минске увеличилась. Вернулись домой Айзик Платнер, Герш Каменецкий, Ури Финкель. Одним словом, было с кем перемолвиться на литературные темы.
Последний раз я видел Савиковского зимой 1959 года. Мы встретились в букинистическом магазине. Эли выглядел плохо, лицо его было грустным.
- Что вы смотрите так на меня? - спросил он.
- Я вас давно не видел.
- Когда придет весна и я буду чувствовать себя немного лучше, мы встретимся в парке у нашей скамейки, я дам вам творческий отчет, - сказал он. - Я написал новые песни.
Встретиться у нашей любимой скамейки нам больше не довелось. В один из весенних дней Эли Савиковского проводили на вечный покой. Я не был в Минске и не мог присутствовать на его похоронах.
Много времени прошло после его смерти. И однажды весной, в воскресный день кто-то позвонил в мою дверь. Я открыл и застыл в изумлении. Мой Бог, Эли Савиковский!!! Та же улыбка на губах, тот же доброжелательный взгляд. Правда, без очков. В руках тот же сверток, с которым он приходил в парк. Так стоял я у открытой двери и не мог прийти в себя. И тут <Эли Савиковский> спрашивает меня:
- Я вас напугал?
- Гвалт! Тот же голос! - мороз прошел по коже.
- Я - Савиковский, - промолвил гость.
Я стоял, окаменев, и не мог понять, что происходит. <Савиковский> стоял у порога.
- Моего отца вы ведь знали? - спросил он.
Только сейчас я пришел в себя.
- Так, значит, вы сын Эли? Пожалуйста, пожалуйста, заходите.
После того, как он уже сидел за столом и так же, как его отец, с улыбкой развязывал сверток, я увидел знакомую папку.
- В этом году моему отцу исполнилось бы восемьдесят, и я хочу, чтобы вспомнили его в прессе. Вы же его хорошо знали.
Когда сын Савиковского ушел, я просмотрел тетради с почти 50 стихами, много рукописей, которые поэт создавал в течение почти 50 лет.
Эли Савиковский был настоящим поэтом и композитором и внес достойный вклад в еврейскую советскую литературу.