Письмо Юлия Ефремовича Белоцерковского потомкам

Письмо первое (орфография и пунктуация сохранены)

6 марта 1974 года

Дорогие мои Маечка, Доденька и Мариночка!

Хочется мне старику, годы которого вероятно уже сочтены, оставить Вам и всем остальным детям и роду моему что то весьма ценное на память. А что? Думал, думал и днем и ночью, и надумал. Более долговечного и ценного, чем рассказ о себе на бумаге, не найду.

И вот я решил изложить мои воспоминания о ранних детских годах моих, о чем я Вам никогда не рассказывал. Я думаю, что Вам будет не безполезно знать прошлое отца, деда и прадеда Вашего, чтобы лучше понять и оценить настоящее и представить себе будущее.

Хорошо ли напишу, плохо ли, но правда о далеком почти вековом прошлом рабочей семьи у Вас останется.

Итак! Я начинаю!

Я счастлив, я сирота! Какое счастье привалило и вообще было у “мальчика Мотеле” рассказал нам Шолом Алейхем, мир праху его. А про мое детское счастье хочу сам рассказать.

У меня был папа, звали его реб Фроим папиросник, и у него был папа мой дед реб Нахман. Он был видным приказчиком в мануфактурном магазине и ездил из Кременчуга, где он жил, в Москву за товарами на лошадях. У меня была мама Ваша бабушка, прабабушка Лея, и у нее был папа тоже мой дедушка реб Мойше. Была у него немалая семья – 12 сыновей, которые умерли в младенческом возрасте, и пять дочерей: Хая, Лея, Рива, Хася и Соня, и была у него еще большая рыжая борода. Дед был шинкарем, говоря на простом русском языке продавал водку и пиво распивочно и на вынос. Прадедушка Мариночки отец Владимира Савельевича, потеряв свое здоровье на табачной фабрике, где работал вместе с дедушкой Фроимом, стал также шинкарем, продавал водку распивочно и на вынос. /тогда это разрешалось/. Мой дедушка Мойше всю жизнь до старости прожил в деревне и, когда в 1890-м году по приказу Александра III всех евреев выселили из деревень, дедушка с бабушкой переехали к нам в Елисаветград. Дедушка, сообразуясь с накопленным в деревне состоянием, купил лоточек, который при помощи ремней навесил себе на шею, и стал продавать с этого лотка махорку, нюхательный табак и папиросы. Ходил он с этим лотком по кабакам, базарам и вообще. Все же был приобщен к торговле – присущее занятие в онные времена евреев. А что ему осталось делать? /и в дворники на работу евреев не брали/. И вот этот самый дедушка Мойше, я помню, однажды раскошелился и купил мне моток серых ниток для пуска бумажного змея. И стоил этот моток 1 копейку. Это единственный и потому столь памятный подарок от моего дедушки. А что вообще дарят подарки я и не слыхал и никогда не видал.

Правда, когда мне было 7-8 лет, когда я уже в хедере получал оплеухи за плохое, медленное, неправильно чтение библии на непонятном мне древне-еврейском языке, мама моя однажды купила мне глиняную лошадку с отверстием в попе, откуда извлекались звуки любых инструментов. Стоила эта игрушка 1 коп., и сестре моей Вашей тете Сарре глиняный горшочек той же стоимости. Я помню, почему мама так расщедрилась. Дело в том, что к нам приехал дядя и на прощанье оставил мне и тете Сарре 20 коп. Мама конечно одолжила у нас эту монету, обещая купить нам подарки. Вот она и сдержала свое обещание. Дорогая, любимая мама! Эти подарки твои я и Сарра долго помнили и ценили их, но когда мы подросли, то хорошо поняли, на какие нужды могли уйти у тебя оставшиеся от этой сделки 18 коп. Целых 18 копеек.

Я думаю достаточно сказано, что бы отбросить кисть, смоченную говорящими красками для продолжения картины моего и мне подобных детства

Дальше можно уже не продолжать

Это 1-ая страница моего рассказа

Если удастся, попытаюсь продолжить его

Правнуки вероятно отнесутся к моему рассказу, как к фантастике и скажут “так не бывает”.

Дай бог, чтобы у детей так больше никогда и нигде на земле не бывало

Ну с тем и до свидания.

Вероятно через пару дней увидим Вас всех вместе или по отдельности

Крепко обнимаю, целую, люблю

Папа, дед (имеется ввиду 1 человек, прим.) и Тиля

Не устали от чтения моего сказания?

Письмо второе (орфография и пунктуация сохранены)

Дорогие и любимые!

Доденька, Маечка и Мариночка!

Письмо №2 детям и потомству

Я самый младший в семье, мне 5 лет, евреи едут в Америку. Все разговоры в нашей семье, в семьях соседей, которые я лично слушал со страхом, сводились к пережитому еврейскому погрому и к необходимости поскорее уехать в Америку не за счастьем, а живот спасая. От кого спасая? Об этом я и хочу Вам здесь рассказать частично, как очевидец, частично со слов родителей. В 1881-м году за четыре года до моего рождения на наш город налетел ураган, причинивший много бед и несчастий. Это был страшный еврейский погром с грабежами, насилиями, избиениями и человеческими жертвами. После этого, кто только мог потянулся за океан. А какое счастье ждало их там? Никто не знал. Говорили что там золото гребут лопатой.

В 1890-м году волна, катящаяся в Америку, захлестнула моего старшего 17-летнего брата Ицю (в последствии Жак), когда мне было 5 лет. Я ему очень завидовал. Перед от’ездом на нем была новая фуражка с глянцевым козерьком и через плечо кожанная сумка точно такая, как у точильщиков. Я понимал, что мне в Америку не попасть. Чтобы уехать в Америку, надо с узлами поехать на вокзал. А для этого надо позвать извозчика, а они у нас русские, а я русского языка не знал и не понимал. Это обстоятельство, я помню, меня очень огорчало. Какое же счастье нашел мой брат Иця в Америке? Над каждым его письмом вся семья проливала горькие слезы, читая как ему бедному тяжело живется в этой Америке. Мама моя садилась на пол, распускала волосы, как по покойнику, и с причитаниями часами рыдала, держа письмо сына на коленях. Надрывалось материнское сердце. Мы, дети, глядя на маму, вместе с ней плакали, страдали и горевали. Фактически брат мой уехал в Америку, чтобы разведать можно ли туда поехать всей семьей из 9-ти человек.

Погром 1881-го года не забывался, и евреи продавая все с себя продолжали целыми семьями переселяться на другой материк. Атмосфера в России была погромная. Ежегодно во время русской Пасхи пахло в воздухе погромом. Богослужения в церкви в пасхальную ночь, театральные представления, устраивались там с воскресением распятого евреями Христа, было тем порохом, который мог взорваться от одной брошенной спички. Хотя и вообще, чтобы “бить жидов” не требовалось особых причин. В эти пасхальные недели евреи прятали свой бедняцкий скарб, чему я был свидетелем, в вырытые ямы в сараях и погребах, и дрожали от страха в ожидании погрома. Детство в непрерывном ожидании чего то ужасного, неизбежного накладывало свой отпечаток на детей. Большинство из нас были трусливыми детьми. При встрече с русским мальчиком мы всегда перебегали на другую сторону улицы.

Дорогие мои потомки пра-пра-пра внуки. Вам посвящаю письмо №2. Ознакомьтесь с моим детством, сравните его с Вашим и вывод делайте сами.