Гейне, Генрих

Генрих Гейне

(собственно Герц, как он был назван по имени своего дяди, в домашнем обиходе Гарри) — великий немецкий лирик и публицист; род. 13 декабря 1799 г. (впрочем, эта дата недостоверна) в Дюссельдорфе, ум. 17 февраля 1856 г. в Париже. Г. воспитывался в доме своего отца, купца Самсона Г., в общем мало влиявшего на его развитие, и молодой Г. находился под преимущественным влиянием своей матери Бетти, урожден. фон Гельдерн, и дяди Симона фон Гельдерна, своеобразного чудака, воспитанника иезуитской коллегии, библиомана. В семье обрядовый еврейский ритуал уживался с оторванностью от еврейск. народной жизии; остатки этой традиции смешивались в матери, свободомыслящей деистке, с идеями революции и рационализма, который сделал ее чуждой поэтическим замыслам сына; он рос в этом мире противоречий, учился в монастырской школе у францисканцев, в лицее у французских эмигрантов и был слабо знаком с элементами др.-еврейского языка. В 1815 году отец повез Г. в Франкфурт для подготовления его к коммерческой деятельности, и здесь Г., до тех пор не знавший в относительно свободном Дюссельдорфе бремени еврейск. бесправия, впервые столкнулся с горем евр. жизни. Тяготясь своей службой сначала в банкирской конторе, затем в бакалейном складе, Г. бежал к родителям, по просьбе которых его принял к себе на службу дядя, Соломон Г. (брат отца), гамбургский банкир, вскоре за тем пытавшийся устроить для Г. самостоятельное дело; но комиссионная контора под фирмой Harry Heine & С° не имела успеха, что гораздо меньше огорчало поэта, чем безуспешная любовь его к дочери банкира, оставившая глубокий след в его поэзии. Торговые неудачи послужили толчком к переходу Г. на другой путь, и в течение 1820—1825 гг. он, пользуясь поддержкой со стороны дяди, учился на юридических факультетах в Бонне, Берлине и Геттингене, где получил звание доктора прав. Впрочем, поэт не питал больших симпатий к юриспруденции, которую он охарактеризовал как "железные параграфы эгоистической правовой системы". В это время уже появились его "Gedichte" (1822), мало кем замеченные, а также трагедии (1823) "Almansor" и "Radcliff" (с "Lyrisches Intermezzo"), обнаружившие наряду с сильным влиянием романтики уже самостоятельное дарование. В Берлине Г. вошел в литературные круги, где евреи в то время занимали известное положение; преклонение перед Гете сблизило его с кружком Рахили Варнгаген ф. Энзе, и он бывал в доме Фейтов, где познакомился с Гансом, Леманом и Мозером, который сделался его ближайшим другом. Знакомство с литературным Берлином, с кружком байронистов в салоне баронессы Гогенгаузен, с романтиками (Граббе), идейный подъем в университете, где Г. слушал Гегеля, эстетика Вольфа, идеи санскритолога Боппа составили значительнейшие моменты в его развитии. Попытка написать роман из жизни евреев 15 века — "Rabbi von Bacharach" — не удовлетворила самого поэта. Как раз в это же время встреча с новыми людьми укрепила в Г. евр. национальное сознание. Мозер, которого Г. охотно сопоставлял с Натаном Мудрым, равно как другие молодые люди его кружка — Маркус, Эммануил Вольф, — примкнули к основанному в то время и руководимому ими при ближайшем участии Цунца "Verein für Cultur u. Wissenschaft der Juden"; на учрежденных этим ферейном курсах Г. преподавал в течение нескольких месяцев историю, и Соломон Мунк был одним из его учеников; Г. не удалось написать для журнала этого общества задуманные им статьи, хотя он долго собирался "высказать здесь в пространной статье все великое еврейское горе" (письмо к Мозеру). Но воодушевлявшая основателей общества идея синтеза еврейской традиции с новейшей общечеловеческой культурой при первом столкновении с реакционными мероприятиями правительства обнаружила свою практическую слабость; кружок захирел, и не один из его главарей вскоре покинул еврейство (см. Ганс). 28 июня 1825 года в Гейлигенштадте Г. перешел в лютеранство. Его письма того времени (особ. к Мозеру) полны самобичующих объяснений этого тяжелого шага. Еще недавно, в дни создания "Альмангора", еще полного боевого сознания национальной стойкости и непреклонности, Г. заявлял Мозеру, что "счел бы ниже своего достоинства и пятном для своей чести, если бы позволил себе креститься для того только, чтобы получить должность в Пруссии"; теперь он пишет: "Мне было бы очень больно, если бы мое крещение могло представиться тебе в благоприятном свете. Уверяю тебя, если бы законы разрешали красть серебряные ложки, я бы не крестился. При свидании — подробнее об этом. Прошлую субботу я был в синагоге и имел удовольствие своими ушами слышать, как д-р Саломон метал громы против крещеных евреев, особенно клеймя то, "как они из-за одной надежды получить должность (ipsissima verba) впадают в соблазн изменить вере отцов своих". Уверяю тебя, проповедь была очень хороша, и я собираюсь на днях посетить его". Никаких практических выгод от своего крещения, однако, Г. не получил. Шумный успех "Reisebilder" (томы I и II, 1826—1827) утвердил его в сознании своего истинного призвания; не так очевидны, но несомненны были еврейские черты дарования, столь блестяще проявившегося в этом своеобразном путевом дневнике с его небывалой в немецкой литературе едкостью бичующего остроумия, яркостью нового прозаического языка и глубокой прочувствованностью наряду с язвительным презрением к модной чувствительности. Еще шире и глубже был успех "Buch der Lieder" (1827), лирического сборника, по мотивам и форме тесно связанного с немецкой народной поэзией, недавно вызванной к жизни романтиками, и в свою очередь — благодаря музыке многих композиторов — внедрившуюся в народный обиход немцев. Почти одновременно с "Книгой песен" появилось "Buch Le Grand", восторженный панегирик Наполеону. "Путевые картины" — сперва в Геттингене, затем в других немецких городах и государствах — были запрещены; преследования грозили и личности автора, и Г. переехал в Англию; затем он провел сезон в Нордернее, результатом чего были новые главы "Reisebilder", а осенью 1827 года, приняв на себя по предложению барона Котты редактирование газеты "Politische Annalen", переехал для этого в Мюнхен. Редакторская деятельность Г. не была удачна; писал он мало и начал думать ο государственной службе, стараясь получить кафедру, для чего смягчил тон газеты и через Котту пытался убедить баварское правительство в том, что автор "Reisebilder" уже не тот, чем был раньше. Третий том, явившийся результатом путешествия по Италии и после отказа от мюнхенской деятельности, не подтвердил, впрочем, этой перемены: книга была запрещена, автор же, опасаясь оставаться долее в Берлине, переехал в Гамбург, а затем на Гельголанд, где его захватило потрясшее его, как и многих его единомышленников, известие об Июльской революции. Отголоском этих настроений и еврейского погрома в Гамбурге явились "Nachträge zu den Reisebildern", где недавняя легкость сатиры сменяется более глубоким отношением к вопросам политики и общественности. К тому же времени относится лирический сборник "Neuer Frühling", которым поэт как бы надолго прощался с лирикой, чтобы уйти в боевую публицистику. Несмотря на резкость брошюры "Kahldorf über den Adel", Гейне еще не потерял надежды на должность, пытался даже стать синдиком гамбургской думы, и лишь когда пребывание на родине сделалось для него слишком тяжелым, он в мае 1831 г. переехал в Париж. Здесь с небольшими перерывами Γ. пροвел вторую половину своей жизни. Соломон Г. дал ему — не без личных соображений — возможность эмигрировать и посылал ему необходимые средства к существованию; кроме того, Г. получал с 1836 г. до Февральской революции пенсию из французского министерства иностранных дел; было бы несправедливо видеть в этой пенсии своего рода подкуп со стороны франц. правительства. В Париже Г. обнаружил со всем блеском свои несравненные публицистические дарования. Из его французских статей и корреспонденций в немецкие газеты (особ. Allgemeine Zeitung) составился ряд книг: "Zur Geschichte der neueren schönen Litteratur in Deutschland" (1833); "Der Salon" (1835—1840); "Die romantische Schule" (1836); "Shakespeares Mädchen und Frauen" (1839); "Ueber Börne" (1840). Сам Г. в это время сгруппировал вокруг себя всех идейных деятелей освободительного движения. Раскрывая перед французскими читателями глубину немецкой философии, блестящий период которой близился к концу, и новой немецкой поэзии, воспитывая германскую публику в духе понимания и усвоения тех художественных форм, которые даны были к этому времени французской литературой, Г. является, таким образом, примиряющим посредником между двумя культурами, и роль его в этом отношении сравнивали с ролью испанских евреев, таким же образом стоявших некогда между испанцами и маврами. Освободительное движение в политике, известное под именем "Молодой Германии", нашло на первых порах в Гейне, наряду с Берне, своего литературного вождя. Устойчивым это главенство быть не могло: идейный демократизм Г. всегда сталкивался с аристократизмом его вкусов, с эстетизмом непосредственных ощущений; движение от литературной и идейной борьбы быстро шло к борьбе физической, осуществленной в 1848 году; неприятные особенности характера Г. мешали его близости с людьми, которые являлись для него воплощением демократической непреклонности и моральной суровости. Из них на первом плане был Берне, против которого — после непродолжительной близости — Г., дождавшись, впрочем, его смерти, направил едва ли достойный памфлет. Столкновения Г. с немецкой радикальной эмиграцией, конечно, не делали его менее опасным для германских правительств — и цензурное запрещение, объявленное в 1835 г. Союзным советом произведениям "Молодой Германии", прежде всего коснулось Г. Другие неудачи преследовали его: смерть Рахили Варнгаген, пожар в Гамбурге, истребивший его рукописи, доверенные матери, в том числе неизданное окончание романа "Rabbi von Bacharach", вынужденный разрыв с родиной — все это не искупалось ростом его славы, теперь уже общеевропейской, и возрастающей любовью к Франции. Среди его обширных литературных связей — здесь достаточно из интимных друзей его назвать Мюссе, Дюма-отца, Бальзака, Жорж Занд — было также немало выдающихся евреев: напр. Александр Вейль и А. Мельс. На личной почве он разошелся с Мейербером, которого не раз высмеивал печатно, и с Лассалем. В 1841 г. Г. повенчался с Матильдой (собств. Евгенией) Мира, типичным созданием парижского бульвара, не имевшей и не хотевшей иметь представления ο духовной жизни и значении нежно любившего ее Г. Тем временем здоровье его становилось все хуже и хуже, но литературная деятельность не прекращалась. Последовательно появляются: "Neue Gedichte" (1844) и в приложении к ним "Deutschland, ein Wintermärchen", сатирическая поэма, зло изображающая родину, которую поэту удалось вновь увидеть во время его пребывания украдкой в Гамбурге в 1844 г. Столь же язвительны общественно-литературные обличения в "Atta Troll" (1847). Между тем новые цензурные запрещения ухудшают материальное положение Г.; смерть дяди, помогавшего поэту, и с 1848 г. тяжелый нервный недуг окончательно берут верх над полной жизни натурой поэта: последние восемь лет жизни он провел в постели — "матрацной могиле", которая, однако, будучи могилой тела, не была могилой духа. Невероятные физические страдания не только не угасили творчества Г., не только не лишили его способности увлекаться женской красотой, проявлением чего была его мимолетная любовь к офранцуженной немке Камилле Сельден (La Mouche), но и окружили его ореолом мученической стойкости в этих тяжелых условиях. Дух его прояснился, он вновь нашел самого себя, и вплоть до конца жизни он сохранил не только душевную ясность и бодрость, но и возвышенный юмор, прежде всего не щадивший его самого. В "матрацной могиле" были написаны мемуары, "Götter im Exil", "Der Doktor Faust" (1851), "Geständnisse"; отсюда же вышел ряд лирических произведений — "Lazarus", "Letzte Gedichte", "Lamentationen", — объединенные в "Romanzero" (1851). К этому циклу произведений относятся и "Hebräische Melodien", которыми в заключение своей деятельности Г. дал как бы выражение глубокой связи своего духа с еврейством. Бытовая современность и исторические воспоминания равно отразились в этих стихотворениях, из коих "Jehuda ben Halevi" явно навеян книгой Мих. Закса "Die religiöse Poesie der Juden in Spanien".

История немецкой литературы чтит в Г. величайшего после Гете интимного лирика, автора бессмертных песен, создавшего новые формы поэтического выражения. Г. внес новое и в прозу: столь характерное для него сочетание легкости языка с значительностью мысли, неожиданность переходов от нежной лирики к объективному анализу или язвительному уколу. Гейне — создатель немецкого фельетона и один из величайших популяризаторов идеи свободы, каких знает литература. Как удачно отметил Куно Франке, "одна из прочнейших заслуг Г. заключается именно в том, что в своих "Опытах по истории немецкой религии и философии" (1834), нa которые так много нападали и которыми так много пользовались, он выяснил внутреннюю преемственность умственного развития новейшей Европы. Если упомянуть лишь ο нескольких из многих поразительных мест этой книги, то уже одних таких характеристик, как, напр., название лютеровского гимна "Eine feste Burg" марсельезой Реформации, Лессинга — пророком, предугадывавшим появление за вторым Заветом — третьего, Канта — палачом теизма, Гете — Спинозою поэзии, достаточно, чтобы признать в Гейне человека, отдававшего себе ясный отчет в своих интеллектуальных предшественниках, а также в той миссии, которая была унаследована от них им самим, миссии завоевать мир пантеизму, этой "скрытой религии Германии". — До сих пор не могут улечься бурные споры ο значении Г., об определении его личности, ее моральной устойчивости, ее цельности, ее интеллектуальных сил. Неопровержимым свидетельством неисчерпаемой жизненности творчества Г. и, быть может еще более, именно его многообразной, беcконечно богатой личности, запечатленной на этом творчестве, служат эти споры и особенно то, как часто они переходят от индивидуальности Г. к разнообразнейшим жизненным вопросам, затронутым его произведениями и его жизнью. Чем яснее его общее направление — безусловно свободолюбивое, гуманитарное, просветительное, — тем тоньше частности и конкретные применения; он был категоричен в суждениях и решителен в полемике, а между тем он осложнял все, чего касалась его тонкая мысль, его сложная личность. Этой сложностью проникнуты отношения Г. к еврейству уже с внешней стороны: он не только формально ушел от родной религии, он и не отдал своих сил на прямое служение родному народу и различно объяснял это в разное время. Но Г. был и остался одним из величайших евреев потому, что он был проникнут еврейством, и эта племенная и культурная связь дает себя знать в его творчестве на каждом шагу. В 1823 г. Г. писал Мозеру: "крещение имело бы для меня, быть может, то значение, что я в большей степени посвятил бы себя отстаиванию прав моих несчастных соплеменников". Однако этого он не сделал. "Меня одновременно преследуют христиане и евреи, — пишет он уже в 1836 г. тому же Мозеру; — последние злы на меня за то, что я не вступаю в бой за их равноправие в Бадене, Нассау и других дырах. О близорукие! Лишь у ворот Рима можно защищать Карфаген. Неужели и ты меня не понял?"

Однако если не в прямой защите еврейских интересов, то подчас в вопросах более существенных еврейство занимает в творчестве Г. значительное место. Кроме вышеупомянутых поэтических произведений, к которым должно присоединить еще "Erlauschtes", "Apollon", "Donna Klara" и др., можно указать на главы его "Мемуаров", некролог Л. Маркуса, статью ο тяжком положении евреев в Дамаске и др. Важнее, однако, отдельные мысли Γ. ο еврействе; кровная связь чувствуется в этих разрозненных изречениях с такою же силой, как и проницательность обобщающей мысли. Оценка Шейлока как еврея, данная в "Женщинах Шекспира", принадлежит к наиболее сильному, что сказано о еврействе героя Шекспира. Известно его противоположение эллина и еврея как двух культурно-исторических типов; никто не станет отрицать его убедительности, его выразительности и его блеска, и авторитетный английский критик Мэтью Арнольд положил его даже в основание своей теории культурного развития. Полны плодотворной значительности такие, наприм., обобщения: "Греки — лишь красивые юноши. Евреи же всегда были мужи, могучие, непреклонные мужи, не только некогда, но и по сей день, несмотря на восемнадцать веков преследования и горя. Если бы гордость происхождением не противоречила воину революции, моим демократическим убеждениям, я гордился бы тем, что предки мои происходили из благородного дома Израиля, что я потомок тех мучеников, которые дали миру Бог нравственность и которые всюду и везде страдали и боролись за идеи. Дела евреев и сущность их неизвестны миру. Думают, что знают их, потому что видели их бороды; как в Средние века, так и теперь они — странствующая тайна. Она раскроется, эта тайна, в тот день, о котором говорит пророк, когда будет един пастырь и едино стадо и праведный, понесший муку за благо человечества, получит признание". Сам Гейне склонен был первоначально переоценивать эллинский элемент в свой природе, но Библия и Моисей вызывали в нем полное энтузиазма признание их величия: "Как ничтожен Синай, когда на нем стоит Моисей", "Библия — это отечество еврея, которое он повсюду носит с собою" и т. п. Сложность и значительность еврейства как исторической и моральной индивидуальности определена в знаменитых афоризмах: "еврей, если хорош, лучше христианина, если же плох, то он хуже его"; "евреи сделаны из того теста, из которого делают богов"; "если бы теперь не было евреев и узнали бы, что где-то находится один экземпляр, люди ездили бы за сотни верст, чтобы пожать ему руку" и т. п. Прямой поворот к еврейству видят некоторые исследователи в том обращении от атеистического и адогматического пантеизма к монотеизму, которое нашло себе выражение в знаменитом послесловии к "Романцеро" или в письме к Лаубе 1850 г. ("Я отказался от гегелевского Бога, или, вернее, от гегельянского безбожия и на его место поставил догмат ο действительном личном Боге, сущем вне природы и духа человеческого"). В этом смысле и понимают его заявление "Je suis revenu à Jehovah". Но в этой стадии поворот к личному Богу, конечно, не был поворотом к какой бы то ни было из исторических религий, культ и формулы которых — в том числе и иудаизма — были для Г. искони предметом остроумных насмешек. Да и не могло быть обращения к еврейству, от которого внутренне Г. никогда не мог уйти, несмотря на свои внешние шаги, которые кажутся мелкими перед лицом этой глубокой, всепроникающей связи. И оттого даже наиболее националистически настроенные евреи склонны закрывать глаза на "измену" Гейне, и все еврейство охотно присоединяется к словам его друга, глубоко религиозного Александра Вейля, который — в ответ на стихи поэта "Keinen Kadisch wird man sagen... an meinen Sterbetagen" — находит, что евреи могут произнести торжественный "кадиш" по своем поэте, одном из многих великих борцов за человечность, которых евреи дали миру, но единственном — после библейских — великом поэте, которого еврейство дало мировой литературе. Теснейшую связь Г. с еврейством столь же охотно, как и евреи, оттеняют антисемиты, не раз избиравшие его мишенью ожесточенных нападок. Под влиянием антисемитского настроения один из величайших народных поэтов Германии не только похоронен на парижском кладбище, но и до сих пор не удостоен на родине памятника. Городское самоуправление католического Дюссельдорфа не отказалось дать место для такого памятника и лишь под давлением агитации и прямого вмешательства высшего правительства изменило свое решение. Удачная статуя больного поэта работы датского скульптора Гассельриса украшала площадку перед замком Ахиллейон на острове Корфу, пока владельцем замка была покойная императрица австрийская Елизавета, преданная поклонница Г.; но когда поместье купил Вильгельм II, он не замедлил приказать убрать статую, которая была продана старому издателю Г. Кампе. На одной из площадей Нью-Йорка высится "Фонтан Лорелеи" с барельефом ее поэта. — Ср.: Кроме критического издания полного собрания сочинений Г. под ред. Эльстера (1887—90), следует указать первое изд. — Гофмана и Кампе (1861—66), популярные — Карпелеса, Бельше, Лаубе (иллюстр.) и др. Из обширной литературы важны биографии: Strodtmann (1860—67), Prölss (1886), Karpeles, Heine u. seine Zeitgenossen (1888); idem, Heine, Aus seinem Leben u. seiner Zeit (1900); Autobiographie (1888; составлена автором из сочинений и писем Γ.), Α. v. Winterfeldt (1906); W. Holzammer (1906). Характеристики — G. Brandes в Hauptströmungen, B. III; Treitschke, Deutsche Geschichte, B. IV (националистская); A. Bartels, Heinrich Heine. Auch ein Denkmal (1906 год; резко антисемитская); Leo Berg·, в Zwischen zwei Jahrhunderten (1896); Matthew Arnold, в Essays in critizism (1881, vol. II); J. Legras, Henri Heine poète (1897 — выдающийся труд); H. Lichtenberger, H. Heine penseur (1908); W. Bölsche, H. Heine, Analyse seiner Werke und seiner Weltanschauung (1888), Nietzky, Heinrich Heine als Dichter und Mensch (1895). — Из писем и воспоминаний интересны: переписка с Мозером, с семьей (у Embden, Heines Familienleben, 1892); Max Heine, Erinnerungen an H. H. (1886); Hueffer, Aus dem Leben H. Heines (1878); Nassen, Heines Familienleben (1895); собрание писем предпринято издательством Pan. "Мемуары" Γ. существовали в двух рукописях, из которых более полная должна считаться теперь окончательно погибшей; другая редакция, напечатанная в 1884 г. в "Gartenlaube" и с тех пор включаемая в собрания сочинений, охватывает лишь юность поэта. — Отношение Г. к еврейству освещено специально в "Geschichte d. Juden" Греца (пер. в "Восходе", 1881, XI—XII), биографическом труде Штродтмана (из последнего глава "Молодая Палестина" переведена в "Евр. библиотеке", 1871 г., т. 1), у Karpeles, H. Heine und das Judenthum (1890), и Max Jungmann, Heine — ein National-Jude. Обходя обширную литературу статей и брошюр, следует указать брошюру Eckertz, Heine u. sein Witz (1908), где определены еврейские элементы остроумия Гейне. В статье Heine im Hebräischen (Ost und West, 1907, XII) Майзельс рассматривает древнееврейские переводы Гейне и указывает его биографию — El. Schulmann, Mimkor Israël — первую на древнеевр языке биографию иноязычного поэта. — Русская литература ο Γ. богата оценками, характеристиками и биографическими очерками, в общем малосамостоятельными. Два новейших полных русских собрания его сочинений (под ред. П. И. Вейнберга и Π. Β. Быкова) сопровождаются критико-биографическими статьями. На переводах лирики Г. пробовали свои силы чуть не все выдающиеся русские поэты, начиная от Лермонтова, Тютчева, Майкова и кончая Бальмонтом. Из русских работ ο Гейне следует упомянуть: известную яркую характеристику Писарева, Арсеньева ("Вестник Евр.", 1891, 3), Чуйко, Шелгунова ("Дело", 1870, 10), Аполлона Григорьева (Сочинения Г., I), Е. Маркова, Овсяннико-Куликовского (СПб., 1908), И. Анненского ("Книга отражений", II, СПб., 1909). Об отношении Г. к еврейству — "Генр. Γ. ο евр. вопросе" ("Евр. записки", 1881, 6: перевод главы ο Шейлоке); Мстиславский, "Возвращенный Гейне" ("Нед. хрон. Восхода", 1883, № 48).

А. Горнфельд.