Абба Арика

или Рав (בר) — вавилонский аморай, ученик редактора Мишны, патриарха р. Иегуды I, и основатель Академии в Суре на Евфрате. Год рождения его неизвестен; умер в Суре в 248 (или 243?) г. В талмудической литературе А. известен почти исключительно под именем "Рав", т. е. учитель, подобно тому как редактора Мишны даже за глаза называли просто "Рабби", что также означает "мой учитель". Под именем "Рабби-Абба" Рав упоминается только в позднейшей литературе таннаев: в Тосефте и цитируемых Талмудом "Барайтах" (напр. Toc. Беца, I, 7; Кет., 81a). Что же касается его прозвища Арика (אכירא — длинный), которым он обязан был своему очень высокому росту (Нида, 24б), то в Талмуде оно встречается только один раз, а в общее употребление введено было позднейшими историками для отличия Аббы-Рава от многочисленных других учителей, также носивших имя "Абба". При жизни А. никто не называл его этим пренебрежительным прозвищем, даже за глаза. Ошибочность мнения, высказанного некоторыми учеными исследователями, будто Арика — почетное название, явствует именно из того единственного места в Талмуде, где это прозвище упоминается. Палестинский учитель р. Иоханан спросил прибывшего из Вавилонии р. Иси бар-Гини: "Кто теперь глава Академии в Вавилонии?" — Тот ответил: "Абба Арика". — "Как! — возмутился р. Иоханан, — ты называешь его "Абба Арика"; а я помню, как я сидел в Академии в 17-м ряду позади Рава и огненные искры перелетали из уст Рава к патриарху и из уст патриарха к Раву (т. е. они остроумно спорили и рассуждали друг с другом); — я даже не понимал, что они говорят, а ты его называешь Абба Арика". (Хул., 137б). — Живя на рубеже двух эпох, эпохи "таннаев" (авторов Мишны) и эпохи "амораев" (авторов Гемары), А. занимал положение среднее между танной и аморой, и за ним Талмуд признает право оспаривать мнение танны, что не допускается для других амораев. "Рав сам танна и может оспаривать", — отвечает Гемара каждый раз, когда кто-нибудь указывает на противоречие между мнением А. и мнением какого-нибудь танны (Баба Батра, 42а и параллельные места). — А. происходил из почетного вавилонского семейства, выводившего свою генеалогию от Шими, брата царя Давида (Санг., 5а). Его отец Айбо был братом р. Хии Великого, жившего в Палестине и пользовавшегося вполне заслуженным почетом в академическом кругу патриарха Иегуды I. Будучи учеником таких выдающихся учителей, как его дядя и редактор Мишны, вращаясь долго в кругу ученой коллегии при Сепфорисской академии, членом которой он сам стал впоследствии, А. приобрел такие солидные познания в "устном учении", что стал наиболее подходящим человеком для насаждения этих знаний на своей родине, в Вавилонии. О его любознательности и вообще серьезном отношении к науке свидетельствует следующий факт: для решения некоторых ритуальных вопросов необходимы основательные сведения в области ветеринарной науки; напр. животное, получившее опасное для жизни повреждение некоторых внутренних органов, признается законом негодным к употреблению (терефа); оценка же степени опасности данного повреждения невозможна без некоторого знакомства с патологией животных. Другой пример: первенцы домашних животных, которые во время существования храма принадлежали алтарю, могут быть зарезаны для употребления в пищу лишь в том случае, если они получили какое-нибудь увечье или имеют неизлечимый телесный порок (мум); для определения же неизлечимости данного увечья или телесного порока также необходимы известные познания по патологии. Хотя эти специальные части патологии и преподавались в палестинских академиях (см. Медицина Талмуда), но преподавание, надо полагать, было рутинным и недостаточным. И вот Α. для лучшего ознакомления с ветеринарной патологией поступает на полтора года в учение к одному пастуху (в то время пастухи были единственными представителями ветеринарной науки). И действительно, в некоторых вопросах о "терефе" мнение А. было ближе к истине, чем мнение его друга и противника, р. Самуила, хотя последний был врачом по профессии (см. Терефа). Тем не менее, когда Α., отправляясь на родину, стал хлопотать через своего дядю у патриарха о выдаче ему разрешения (ординации — семиха) на отправление раввинских функций, тот предоставил ему право решения ритуальных вопросов и отправления правосудия, но отказал в праве исследовать первенцев, хотя он в этом не отказал другому племяннику р. Хии, значительно уступавшему А. в учености. В оправдание патриарха Талмуд говорит, что он опасался, что А., именно благодаря своим специальным познаниям, позволит себе отступление от рутинных норм и, распознав неизлечимую болезнь там, где другие этого не заметят, разрешит одержимое ею животное к употреблению и тем введет других в заблуждение, внушив им легкое отношение к закону (Санг., 5а). Однако гораздо правдоподобнее объяснение позднейших историков: патриарх опасался, что Α., получив полную раввинскую ординацию, при своей энергии и популярности не замедлит открыть самостоятельную академию в Вавилонии и тем сделает вавилонские общины независимыми в религиозном отношении от палестинской метрополии, что впоследствии и случилось. Действительно, несмотря на восторженный прием, который А. встретил на родине, он академии на этот раз не мог основать. Престиж патриарха был еще очень велик в диаспоре, и без его согласия А. не имел бы успеха. Пробыв некоторое время в Негардее, где он занимал предоставленное ему эксилархом (реш-галута) место блюстителя мер и весов, и ознакомившись во время своих путешествий с жалким в умственном отношении состоянием вавилонских общин, он вернулся в Палестину в надежде, что новый патриарх, р. Гамлиил III, будет к нему милостивее; но на все просьбы он получил в ответ: "Я не дам тебе больше того, что дал тебе мой отец" (Иер. Хагига, I, 76б). Только при внуке редактора Мишны, при рабби Иегуде II, когда благодаря политическим невзгодам и патриархат, и Палестинская академия потеряли свой блеск и обаяние, А. нашел, что настало наконец время осуществить давно лелеянную мечту — создать духовный центр для иудаизма в диаспоре (Doroth ha-rischonim, т. II, стр. 210—223). Α. окончательно переселился в Вавилонию в 530 г. по селевкидской эре, или в 219 г. обычного летосчисления. Этот год справедливо может считаться началом новой эпохи в развитии Талмуда. Уже до прибытия Α. в Негардее существовала школа, во главе которой стоял почтенный, но малоученый р. Шила; большого влияния на вавилонское еврейство школа не имела. По смерти р. Шилы место главы школы предложено было Α.; но он отказался в пользу своего друга Самуила: он знал, что последний, человек с разносторонним образованием и с глубокими познаниями в "устном учении", с честью займет место в школе родного города, а в обширной стране с невежественным населением работы хватит на обоих. Он удалился в город Суру на Евфрате, население которого отличалось особенным невежеством, и там выстроил Академию посреди обширного огорода, продукты которого шли на пропитание учеников, число коих вскоре возросло до 1200 человек. Из этой школы, равно как и из школы Самуила, вышел целый ряд корифеев талмудизма, общими усилиями которых и создано было то грандиозное и своеобразное научное здание, в котором еврейство в продолжение многих веков находило духовное наслаждение и назидание. — Введенный А. метод обработки традиционного материала господствовал как в Суре, так и в Негардее, и состоял, главным образом, в разъяснении текстов Мишны и барайт, в критическом их разборе и в примирении встречающихся в них противоречий. Но независимо от этой чисто комментаторской деятельности обе Академии проявляли и настоящее творчество в смысле установления совершенно новых как ритуальных, так и юридических норм. В вавилонском Талмуде мы сплошь и рядом встречаем новеллы Рава и Самуила, то в виде согласного мнения обоих, то в виде предмета разногласия, причем подробно протоколируются их дискуссии и аргументы, которые каждый из них приводил в защиту своего мнения; иногда приводятся также замечания того или другого ученика, присутствовавшего при споре. Надо полагать, что представители обеих Академий часто сходились, чтобы сообща обсуждать вопросы, встречавшиеся в их раввинской и судейской практике, благо расстояние между Сурой и Негардеей было всего 5 миль (Aruch ha-schalom, Cypa). В сущности их нельзя было даже считать отдельными Академиями: это скорее были как бы два отделения одного и того же Института. Выдающиеся ученики Самуила сами считали себя также учениками "Рава", и обратно. Они, по-видимому, периодически переходили от одного учителя к другому и служили также посредниками для общения учителей между собой. В изложении религиозных норм А. придерживался мишнаитских образцов, излагая их в лаконической форме на чистом новоеврейском (мишнаитском) языке, которым он, получивший образование в Палестине, владел в совершенстве, хотя в дискуссиях он иногда прибегал и к арамейскому жаргону, который был в ходу у вавилонских евреев. — Ввиду многочисленных разногласий между представителями обеих академий и проистекавшего отсюда неудобства при практическом решении того или другого вопроса уже ближайшие их последователи постановили, как общее правило, что в области ритуальной (ירוםיאב) должно руководствоваться нормами Α., в области же гражданского права (ינידב) — нормами Самуила. Правило это было бы вполне логично, если бы все нормы того и другого в каждой из указанных областей были связаны между собою одной руководящей идеей, одним общим принципом; тогда можно было бы предположить, что в области ритуальной казались им более приемлемыми принципы A., а в области гражданского права — принципы Самуила. Но на самом деле это было далеко не так. Правда, в области ритуальной (напр. в законах о субботнем покое или о недозволенной пище) уже с первого взгляда видно различие в направлениях обоих: у A. заметна тенденция к отягощению (ארמוחל), к распространительному толкованию запретительных законов, между тем как Самуил придерживался в каждом случае того, что казалось ему вытекающим из смысла первоисточников (Библии, Мишны). В области гражданского права, однако, трудно уловить какие-нибудь общие руководящие мотивы, как в нормах Α., так и в нормах Самуила. В каждом спорном случае и тот и другой подкрепляют свое положение юридическим или психологическим мотивом применительно к древнему закону; но создать из этих мотивов одну общую систему нельзя без видимой натяжки. Установленное учениками А. и Самуила правило может, однако, быть объяснено следующими соображениями: независимо от логических мотивов, которыми А. и Самуил подкрепляли свои правовые нормы, последние имели другое более глубокое и более реальное основание, коренясь в обычном праве той среды, в которой каждый из них вращался в продолжение своей жизни. Нормы A., по всей вероятности, отражают на себе обычное право палестинских евреев того времени, а нормы Самуила — обычное право еврейского, а может быть, и остального населения Вавилонии. Понятно, что ученики их, живя также в Вавилонии, находили правовые нормы Самуила более отвечающими правовым воззрениям местного населения и принимали их к руководству. Иное дело — ритуальные нормы. Местных традиций в этой области почти не было. То громадное наслоение разных обрядов, которое выработано палестинским еврейством, было мало известно еврейским общинам Вавилонии. Им, напр., даже не было известно, что евреям запрещается употреблять в пищу мясо, варенное в молоке, так как они понимали запрет Моисея "не вари козленка в молоке его матери" в буквальном смысле. "Рав нашел открытое поле и огородил его оградой" — רדגו אצמ העקב בר רדג הב — выразился один палестинский аморай по поводу ритуального ригоризма, введенного А. среди вавилонских евреев (Хул., 110а). Из желания дисциплинировать их в строгом исполнении установленных законов о пище А. часто запрещал им даже то, что в Палестине никто не думал запрещать. Больше того — в своих публичных проповедях он иногда запрещал народу такие вещи, о которых своим же ученикам в школе прямо говорил, что они дозволены (Хул., 15а). Ученики Α., однако, будучи воспитаны в духе религиозного ригоризма, приняли все запретительные нормы А. к руководству, хотя сам А. установил их, может быть, лишь как временную меру, вызванную тогдашними условиями жизни. — Совершенно в ином свете является перед нами А. в другой сфере деятельности, в качестве религиозного поэта и моралиста. Его богато одаренная натура не позволяла ему замыкаться в тесном кругу академической деятельности; ему нужно было действовать на массу, перед которой он выступал с проповедями во всякое время, свободное от полевых работ. Судя по тем образцам его проповедей, которые сохранились в Талмуде, надо признать, что палестинская агада (см.) нашла в нем одного из своих лучших представителей. Свои проповеди на религиозно-нравственные темы А. любил пересыпать афоризмами, часто весьма меткими и изящными, то из области этики, то из области практической психологии и житейского обихода. Кроме того, он в своих речах сохранил нам много исторических преданий, которые являются особенно ценными ввиду полного отсутствия источников по истории евреев в первые века христианства. Приведем, для примера, некоторые его изречения: 1) Заповеди даны только для очищения людских нравов; какое дело Богу до того, будет ли животное зарезано с шеи или затылка (резание с шеи причиняет меньше боли); итак, заповеди даны для облагорожения людских нравов (Bereschith rab., 44). — 2) Пусть человек упражняется в науке и добрых делах, хотя бы из корыстных побуждений: само упражнение приведет его впоследствии к стремлениям бескорыстным (Пес., 50б). — 3) Кто воздерживается от сообщения каких-либо сведений своему ученику, как бы похищает у него часть наследства его предков (Санг., 91а). — 4) Человеку придется дать ответ за то, что он в жизни не пользовался теми благами, которые были ему доступны (Иер. Кид., 4, 12). — 5) Не выделяй ничем одного твоего сына от других: шелковая рубашка весом в два "села", которую Яков дал Иосифу в отличие от его братьев, вызвала зависть последних и повлекла за собою рабство наших предков в Египте (Мегил., 16б). — А. обнаруживал большую склонность к мистическим учениям, получившим впоследствии название "Каббалы". В то время эти учения носили еще свои два древних названия, соответственно двум главным его отделам: "Maasse-bereschith", т. е. объяснение акта мироздания, и "Maasse merkaba", т. е. объяснение божественной "колесницы" в видениях пророка Иезекииля. В Талмуде сохранилось много изречений Α., относящихся к этой области (Хаг., 12а; Кид., 71а). Поэтическое дарование А. проявилось в многочисленных молитвах, сохранившихся в Талмуде и отчасти вошедших в состав еврейского молитвенника. Все они отличаются возвышенной простотой и проникнуты глубоким религиозным чувством. Особенно выдается в этом отношении приписываемая ему "дополнительная молитва" (мусаф) ко дню Нового года, которая вся проникнута духом пророческого универсализма и братства людей, изяществом же слога и искренностью религиозного настроения напоминает лучшее время еврейской поэзии, период древних пророков. Впрочем, И. А. Вейс оспаривает авторские права А. на эту молитву, приписывая ему, без достаточных впрочем оснований, лишь небольшую вставку в нее (Dor dor wedorschow, III, 156). — О частной жизни A. известно немного. У него было несколько сыновей, из которых старший, Хия, славился ученостью. Тем не менее не он стал главою Академии по смерти A., а ученик последнего, р. Гуна. Одну из своих дочерей А. выдал замуж за сына вавилонского эксиларха, так что оба внука Рава от дочери, Мар-Уква и Нехемия, последовательно возведены были в высокий сан эксиларха. Вообще А. пользовался большим почетом не только между евреями, но и среди языческого населения Вавилонии, а также дружбой последнего парфянского царя, Артабана IV (209—226). Смерть последнего и падение династии Арсакидов вообще были для А. весьма чувствительной утратой (Абода Зара, 10б). Умер А. в глубокой старости, оплакиваемый многочисленными учениками и всем вавилонским еврейством, среди которого ввиду постепенного угасания патриаршей власти в Палестине он на много столетий утвердил духовный центр иудаизма. — Ср.: Гальперн, Seder ha-doroth; З. Франкель, "Введение к Иерушалми", стр. 223; Вейс, Dor dor wedorschow, III, стр. 147—161; I. Halevy, Doroth ha-rischonim, III, 210—223; сборник Ha-Kerem Атласа (1887 г., стр. 116—119); Д. Каган, На-Schiloach (1898 г., стр. 542—545); J. Ε. Ι., 23—25.

Л. Каценельсон.