Гамлиил II

(известен также под именем Гамлиила Ямнинского, в отличие от своего деда, Гамлиила I) — был в течение двух последних десятилетий первого и в начале второго столетия общепризнанным главой палестинских евреев. С большой энергией и успехом он продолжал дело обновления, начатое р. Иохананом б.-Заккаи. Согласно преданию ο встрече р. Иоханана с Веспасианом (Гит., 56б), первый добился от римского императора помилования для семьи Гамлиила, и в этой части упомянутое сообщение, может быть, имеет историческое основание. Вероятно, р. Иоханан отказался от своего поста председателя ученой корпорации в Ямнии, заменившей место иерусалимского синедриона; освободившийся пост был предоставлен Г., руководительству которого охотно подчинились даже те ученики р. Иоханана, которые своею ученостью превосходили Г. Один из этих учеников, знаменитый Элиезер бен-Гирканос, женился на сестре Гамлиила, Имме Шаломе (Шаб., 116б; Баб. М., 59б). Г. был официально призван римскими властями главою народа, удостоившись при этом титула "патриарха", и ездил в Сирию со специальной целью получить утверждение в сане от римского наместника (ηγετών; Эдуиот, VII, 7, 7; Сангедр., 11б). Руководящая идея всей деятельности Г. ясно выражена в следующей его фразе, произнесенной им однажды по поводу его спора с Элиезером б.-Гирканос (Баб. Мец., 59б): "Господь вселенной, Тебе открыто и ведомо что все, что я делаю, это не ради моей собственной славы или славы дома моего, а исключительно ради славы имени Твоего и дабы не усиливались распри во Израиле". Цели, преследовавшиеся Г., сводились к прекращению старых школьных несогласий, предупреждению новых и восстановлению внутреннего единства иудаизма. С этой целью он усердно работал над поднятием авторитета ямнинского синедриона, равно как личного своего престижа, и тем самым возбудил подозрение, будто он печется главным образом ο своих собственных интересах. Главнейшей его заслугой было устранение соперничества между школами Гиллеля и Шаммая, соперничества, пережившего даже разрушение храма. В Ямнии, передает легенда (Иер. Бер., 3б; Эр., 13б), был услышан голос с неба (бат-кол; см.), который возвестил, что хотя по существу правильны взгляды обеих школ (как "слова Бога живого"), однако в практической жизни обязательны мнения только школы Гиллеля. Г. прилагал все усилия к тому, чтобы решения, принимавшиеся синедрионом под его председательством, признавались всеми, и неумолимо применял отлучение к упорствующим противникам этих решений. Он подверг отлучению даже своего собственного шурина Элиезера б.-Гирканос (Б. M., 59б). Другого знаменитого ученика р. Иоханана б.-Заккаи, р. Иошую б.-Ханания, Г. заставил признать авторитет председателя в наиболее унизительной для того форме; именно он принудил его явиться к нему с денежной сумой и посохом в руках как раз в тот день, который, по мнению р. Иошуи, являлся днем Всепрощения. Гамлиил решительно отверг возражение на свое оповещение первого дня нового месяца (Мишна, Рош Гаш., ibid., 25аб). Г., однако, показал, что для него это было исключительно делом принципа и что он вовсе не имел намерения унизить р. Иошую: встав ему навстречу и поцеловав его в голову, он приветствовал его словами: "Добро пожаловать, мой учитель и ученик: мой учитель в науке, мой ученик, ибо ты подчинился моей воле". Характеризует скромность Гамлиила и рассказ об одном пире, на котором он будто бы сам стоя прислуживал своим гостям (Сифре к Второз., ХХХVIII; Кид., 32б). Наиболее полно превосходный характер Г. проявился в другом его столкновении с тем же р. Иошуею бен-Ханания, против которого он выступил с такой резкостью, что возбудил против себя все собрание и даже был лишен сана председателя. Вместо того чтобы в гневе удалиться, Гамлиил продолжал уже в качестве члена собрания принимать деятельное участие в ученых прениях, руководимых новым председателем Элеазаром бен-Азария. Вскоре, однако, он был восстановлен в прежнем сане, когда испросил прощения у p. Иошуи, который сам стремился вернуть Г. его положение, хотя председательство с тех пор распределялось поочередно между Г. и р. Элеазаром (Бер., 27б — 28а; Иер. Бер., 7cd). — Во внешней жизни Г. наиболее крупным событием было его путешествие в Рим, предпринятое им в сопровождении его товарища Элеазара и двух выдающихся членов ямнинской академии, р. Иошуи б.-Ханания и р. Акибы. Это путешествие, по-видимому, было совершено в конце правления Домициана (95) и имело целью предотвращение опасности, грозившей евреям со стороны жестокого императора (Grätz, Geschichte, 3 изд., IV, 109). Указанное путешествие, равно как пребывание ученых в Риме, осталось не без следа в галахической и агадической традиции (см. Bacher, Agadah der Tan., Ι, 84). Особенно интересны сообщения ο дебатах, которые ученые вели с иноверцами в Риме и в которых Г. выступал главным оратором с еврейской стороны (ibidem, 85). Нередко, впрочем, и в других местах Г. доводилось выступать на диспутах с иноверцами, разъясняя и защищая положения еврейской религии (ibidem, стр. 76). Иногда Г. приходилось отражать нападки христиан; один из них, философ, злорадно вывел из текста пророка Осии (5, 6), будто Господь Бог совершенно покинул Израиль (Иеб., 102; Мидр. Teг. к Пс., 10). Не лишена язвительности история, когда Г. со своей сестрой явились к судье с фиктивной тяжбой, касавшейся наследства, и уличили его в том, что он брал взятки (Шабб., 116б). Еврейская секта исповедовавших Христа вместе с гностиками и другими еретиками была известна под одним общим названием "миним". Опасность, представляемая этой сектой для единства иудаизма, побудила Г. позаботиться ο составлении нового соответственного молитвословия, которое было поручено сочинить Самуилу га-Катону и вошло в качестве составной части в главную ежедневную молитву восемнадцати бенедикций (Берлах., 28б; Мегилла, 17б). Эта молитва (Шемоне эсре), которая вместе с Шема образует главную часть еврейского молитвослова, обязана Г. своей окончательной редакцией (там же). Он также сделал обязательным для каждого еврея три раза в день чтение этих "восемнадцати молитвословий" (см. Monatsschrift, XLVI, 430). И другая часть еврейской литургии приписывается обыкновенно Г., именно введение молитвенного чина первого пасхального вечера, объяснение символического значения главных пасхальных обрядов (см. Песахим, X, 5; ср. Тосеф. Песах., X, 12). В сердце Г. особенно ярко жило воспоминание об утраченном святилище, и молитвы пасхального вечера должны были увековечить память ο нем. Рассказывают, что когда Г. и его спутники во время путешествия приблизились к Риму и услышали шум великого города, они вспомнили ο разрушенном Иерусалиме и горько заплакали. В другой раз они заплакали, когда стояли близ развалин храма (Сифре, Втор., 43; Макк., конец; Эха p., V, 19). — Как высоко Г. ценил добродетель милосердия, видно из следующего его изречения, намекающего на стих Второзакон., 13, 18: "Пусть это тебе будет знамением! Пока ты сам сострадателен, до тех пор и Бог окажет тебе милосердие; но если ты сам не имеешь сострадания, то и Бог не окажет тебе милосердия" (Тосеф. Баб. К., IX, 30; Иер. Б. К., VIII, 6с; ср. Шаб., 151а). Г. был трогательно привязан к своему рабу Таби (Сук., II, 1) и по случаю его смерти принимал утешения, как будто умер член его семейства (Бер., II, 7). [Впрочем, "Таби" не собственное, а нарицательное имя, которое носили все рабы в доме патриархов, как Г. I, так и II, подобно тому как все рабыни в их доме носили имя "Табита" (Иер. Нид., I, 49d), причем отмечается, что в доме Г. обращались с рабами весьма вежливо и в обращении к ним прибавляли всегда титул "абба" или "имма", которые соответствовали словам "господин", "госпожа" и обыкновенно применялись только к свободным людям (там же). Об одном своем рабе "Таби" Г. сам отзывается как ο настоящем ученом, называя его םבח דימלת (М. Сукк., II, 1)]. — В сношениях с неевреями Г. отличался непринужденностью, за что несколько раз подвергался порицаниям. В Талмуде (Эр., 64б) приводится одна его дружеская беседа с язычником по пути из Акры в Экдиппу. По субботам он не стеснялся сидеть среди торговцев-язычников (Тосеф. Моэд К., II, 8). Талмуд передает различные подробности ο религиозном обиходе Г. и его дома (Тосефта Демай, III, 15; Шаб., I, 22; 12, под конец; Иом-Тоб, I, 22; 2, 12, 13, 14, 16). В доме Г. не было принято говорить "марпе" (на здоровье), если кто-нибудь чихал, так как это считалось языческим суеверием (Тосеф. Шаб., VII [VIII], 5; ср. Бер., 53а). Две уступки сделал Г. своим домашним в смысле облегчения суровых правил, имевших целью оградить еврейство от влияния язычества, именно им было разрешено пользоваться зеркалом при стрижке волос на голове (Тосеф. Абода Зара, III, 5; ср. Иер. Абода Зара, 41а) и изучать греческий язык (Тосефта Сота, XV, 8; Сота, конец). Сын Г., Симон, передает (Сота, 49б), что в доме его отца несколько человек детей обучались "греческой мудрости". Независимо от своего официального положения Г. стал на равную ногу с современными ему учителями закона. Сохранилось довольно много взглядов Г. из области галахи. Иногда мнения Г. и р. Элиезера б.-Гирканос бывали прямо противоположны воззрениям р. Иошуи б.-Ханания (Кет., I, 6—9), иногда же Г. занимал середину между более суровым р. Элиезером и сравнительно мягким р. Иошуей б.-Ханания (Шеб., IX, 5; Тер., VIII, 8). Одобрительно относился Г. к известным принципам гражданского права, которые приписывались некоему иерусалимскому судье Адмону и которые лишь впоследствии приобрели большой авторитет (Кет., XIII, 3—5). (Впрочем, приведенное там мнение, может быть, относится к Гамлиилу I.). Многие решения Г. в области религиозного законодательства зависели от того, в каком именно месте Палестины он в данное время находился. В Екдиппе, ביזבא, архисинагог Сципио (ןויבנש) предложил Г. вопрос, на который он ответил письменно лишь по своем возвращении домой (Тосеф. Тер., II, 13). Талмуд упоминает ο пребывании Г. в Кафре Утнай (Гит., I, 5; Тосеф. Гит., I, 4), в Эммаусе (Хулин, 91б), в Лидде (Тосеф. Песахим, II, 10), в Иерихоне (Тосефта Бер., IV, 15), в Самарии (Тосеф. Демай, V, 24) и в Тивериаде (Тосеф. Шаб., XIII, 2).

В области агады интересны вопросы библейской экзегетики, которые Г., подобно своему предшественнику Иоханану б.-Заккаи, охотно дискутировал в кругу ученых. Сохранились четыре дискуссии на подобные темы (на Притчи, 14, 34; см. Б. Б., 10б; на Быт., 40, 10, Хул., 92а; на Быт., 49, 4; см. Шаб., 55б; по Эсф., 5, 4; см. Meг., 15б); все они заканчиваются определенно выраженным желанием Г. выслушать мнение знаменитого агадиста р. Элеазара из Модиина. В своих изречениях Г. рисует разложение и испорченность своего времени; один из интереснейших отрывков этого рода заканчивается очевидным намеком на императора Диоклетиана. Оно гласит: "С тех пор как увеличилось число лживых судей, увеличилось также число лжесвидетелей; с увеличением числа доносчиков имущество обывателей стало расхищаться; с увеличением числа нахалов порядочные люди позабыли ο своем человеческом достоинстве; с тех пор как возлюбленные дети разгневали своего небесного Отца, он поставил над ними бессердечного царя, который заставляет их расплачиваться за свои грехи. Подобным царем был Артаксеркс, сначала убивший жену в угоду своему другу, а затем последнего в угоду своей новой жене" (Введение к Мидр. Абба Горион, Esther rabb., начало). — Γ. пользуется меткими сопоставлениями, расхваливая ремесло и физический труд (Тосеф. Кид., I, 11); не менее метки его сравнения, когда он говорит ο трудностях изучения Торы (Аб. р. Нат., 28). — Трогательно оплакивает Г. совместно с Элеазаром бен-Азария своего любимого ученика Самуила га-Катона: "Должно оплакивать его; должно проливать слезы о нем. Цари умирают и оставляют сыновьям свои короны; богатый умирает и оставляет детям свое достояние; но Самуил га-Катон взял с собою наиболее драгоценное в мире — свою ученость — и ушел" (Сем., VIII). — Подчиненность палестинских евреев Риму тяжело чувствовалась Г. В одном месте (Аб. р. Нат., цит. место) он изображает тиранию Рима, пожирающего благосостояние подвластных ему народов. Он мечтает ο пришествии Мессии и описывает время, предшествующее его появлению, как период глубочайшего нравственного разложения и ужаснейших бедствий (Derek Erez Zuttah, 10). Ho он говорит также ο плодородии и благословении, которые в то же самое время должны отличать страну Израиля (Шаббат, 30б). Г., очевидно, пришлось видеть начало великого движения среди евреев Палестины и других стран при императорах Траяне и Адриане — движения, закончившегося при Бар-Кохбе решительной попыткой свергнуть римское иго. Смерть Гамлиила последовала, однако, до этого события. Благочестивый прозелит Аквила почтил погребение Г. тем, что сжег на семьдесят мин ценностей, согласно старинному обычаю, применявшемуся при погребении царей (Тосеф. Шаб., VII (VIII), 18; Аб. Зара, IIа); маститые законоучители р. Элиезер бен-Гирканос и p. Иoшya бен-Ханания присутствовали при кончине Г. (Моэд К., 27а; Иер. Моэд К., 83а). Приказав похоронить себя в простом льняном одеянии, Г. обеспечил себе вечную память, так как его пример положил конец крупным похоронным издержкам, ставшим почти чрезмерными; впоследствии вошло в обычай посвящать памяти Г. один из бокалов вина, выпиваемых в доме покойника (Кет., 8б).

Предположительная могила Гамлиила II в Ямнии (из кн. Sepp'а, Jerusalem und das Heilige Land).

— Из детей Гамлиила известна дочь его, весьма остроумно отпарировавшая два вопроса, которые однажды предложил некий скептик ее отцу (Санг., 39а, 90б). Упоминается в Талмуде и о возвращении с какого-то пира двух сыновей Г. (Бер., I, 2). Из них долгое время спустя после кончины Г. Симон был призван занять место своего отца, которое отныне стало наследственным в семье. Что таннай Ханина бен-Гамлиил был сыном Гамлиила II, отнюдь нельзя, конечно, считать доказанным (Bitchier, Die Priester und der Cultus, стр. 14); скорее это можно предположить относительно Иуды б.-Гамлиил, который приводит одно решение от имени Ханины бен-Гамлиил (Аб. Зара, 39б); однако не исключается возможность, что этот Иуда — сын Г. III (Пес., 51а). — Ср.: Frankel, Darke ha-Mischnah, 69 и сл.; Weiss, Dor, II, 71; Gratz, Gesch.; Derenbourg, Hist., 306—313, 314—346; Bacher, Ag. der Tann., I, 78—100; Schürer, Gesch., 3 изд., II, 369; Landau, в Monatsschrift, I, 283 и сл. 323; Scheinin, Die Hochschule zu Jamnia, 1878. [J. E., V, 560—562 с дополн. Л. К].