Эдуард Багрицкий (Дзюбин) - биография

«… Однажды произошел такой случай. Эдуард Багрицкий ушел вместе с товарищем из дому и не возвратился на ночь. Впоследствии оказалось, что он сильно набрался с друзьями и в мертвецки пьяном виде был увезен из Одессы в Николаев. Журналист «Красного Николаева» Яков Вельский по приезде прислал жене Багрицкого телеграмму, чтобы она не беспокоилась.

Эдуард здесь сразу познакомился с молоденькой барышней и прожил у нее некоторое время… Для того чтобы рассеять подозрения матери девушки, он принес справку из газеты «Красный Николаев» о том, что они являются мужем и женой. Багрицкий сотрудничал тогда с этой газетой… Иногда он писал жене письма и даже посылал ей пару раз деньги. Потом вся эта «николаевская история» ему порядком надоела, и он, без всякого предупреждения оставил сожительницу и уехал в Одессу к семье… Некоторое время чувствовал себя неловко по отношению к покинутой любовнице...».

(Харджиев Н.И. Из творческого наследия советских писателей. Литературное наследство. Т. 74. М., 1965. С. 435–436)

Эдуард Багрицкий случайно оказался в Николаеве. Он пробыл здесь два месяца, быстро заскучал и уехал в родную Одессу. Осталось полтора десятка очерков, 16 стихотворений и… фраза, вошедшая во все книжки по истории города: «… В газете «Красный Николаев» одно время работал легендарный советский поэт Эдуард Багрицкий». Сегодня мало кто знает, что легендарный поэт приложил титанические усилия, чтобы создать себе романтическую легенду.

Легенда

Придуманная биография началась с появлением в печати первых стихов. Эмоционально ее можно озвучить так: «Нищая, бесшабашная одесская юность, партизанское прошлое, романтическое настоящее, одесский Франсуа Вийон, Денис Давыдов гражданской войны, мечтатель, который задыхается в мире мещанства и рвется к свободе, к стихии революционных преобразований…» и т.д.

После смерти поэта легенда обросла подробностями в мемуарах друзей, в научных статьях и диссертациях. Багрицкий навсегда остался в истории русской словесности таким, каким он сам себя придумал. А придумывать Эдуард Георгиевич любил и умел.

В 1923 году, во время переписи населения, на вопрос, какой он владеет специальностью, Багрицкий ответил переписчику, что он канатоходец и скрупулезно поведал о «нелегкой доле ходока по проволоке». В 1929-м, получая новый паспорт, поэт проставил себе в графе «национальность» - чех. В 1930-м долго рассказывал друзьям о путешествии по Африке, где он участвовал в сафари. В 1931-м заставил всех поверить, что убил на охоте королевского оленя («вон рога на стене висят»). В 32-м… «заболел» - поэтом овладела внезапная немота. Он перестал разговаривать и объяснялся жестами на языке глухонемых. Затем сурдоперевод ему надоел и Багрицкий заговорил.

Легенда настолько плотно «закрыла» личность, что близкие друзья, знавшие его с детства, теряли границу между реальным и придуманным человеком. Н.И. Харджиев, который после смерти разбирал архив поэта, свидетельствует: «…Живой Эдуард был чрезвычайно мало похож на канонизированное чучело… Он был ленив, лжив и притом самый неверный друг в мире… Неисправимый эклектик, однако юмор и неистовая любовь к стихам заставляли прощать ему многое в реальности».

В реальности

Эдуард Багрицкий (Дзюбин) родился 4 ноября 1895 года в Одессе. По легенде, которая попала в Большую советскую энциклопедию, «… детство поэта прошло в бедной еврейской семье…». Семья была настолько бедная, что была вынуждена нанять домработницу и определить сына в престижное реальное училище.

Думается, нужно закрыть энциклопедию и довериться Николаю Харджиеву, который близко знал родителей поэта. Вот цитата из его статьи: «… Отец Эдуарда – Годель Мошкович Дзюбин был в жизни неудачником. Служил приказчиком в магазине готового платья. Мечтал собрать денег и открыть собственное дело. Деньги собрал, магазин открыл и сразу прогорел.

Вернулся к старому хозяину в прежнюю должность… Умер от рака желудка в возрасте 52-53 лет. Мать – Ита Абрамовна Дзюбина (урожденная Шапиро). Высокого роста, сухощавая брюнетка. По характеру – легкомысленная. Следила за своей наружностью, любила приодеться, красила волосы, носила корсет, играла «под аристократку». Слыла фантазеркой, имела обыкновение претворять свои фантазии в жизнь… Странное для еврейской семьи имя Эдуард было выбрано по ее инициативе…».

Дзюбины сначала жили по адресу: улица Базарная, 40, затем переехали на Ремесленную, 11. Старый одесский район, рядом Александровский парк. Здесь будущего поэта выгуливали бабушка и няня.

Эдуард сначала занимался дома, с учителем. Занимался прилежно, пытался учить древнееврейский, но… тщетно. Не хватило усидчивости. В 10 лет поступил в частное реальное училище. Отец хотел, чтобы мальчик «пошел по торговой части». Первые два-три года ребенок был отличником, затем заскучал, стал пропускать занятия, получал переэкзаменовки и по свидетельству его одноклассника – журналиста Бориса Скуратовского – «к концу года распродавал все учебники». Два раза оставался на второй год и вскоре бросил учебу.

В 16 лет Эдуард Багрицкий был свободным художником «со стажем». Первые печатные стихи впервые появились в 1915 году, в одесской газете «Южная мысль». Вера Михайловна Инбер, которая в это время общалась с поэтом, говорит о том, что его «…творчество носило эстетский характер. Сильно подражал Игорю Северянину… Компания поэтов-одесситов, состоявшая из Багрицкого, Олеши, Катаева, Шишовой и Фиолетова вела богемный образ жизни... Собирались, читали стихи, жесточайше критиковали друг друга. Багрицкий играл ведущую роль, выступал в качестве ценителя стихотворений, знакомил друзей со всеми новинками поэзии. Был чрезвычайно эрудирован. В этой эпатажной среде господствовал дух протеста против академизма в литературе, в частности против Бунина, который тогда находился в Одессе».

О «не богемной» жизни поэта мы узнаем от брата Ильи Ильфа - одесского художника Михаила Арнольдовича Файнзильберга: «…Во время февральской революции Багрицкий вместе со всей студенческой молодежью громил полицейские участки. Короткий промежуток времени в 1917-м служил в милиции, главным образом из-за любви к оружию… После октябрьских событий уехал в Персию, в качестве делопроизводителя какой-то миссии, кажется, от «Союза городов». Пробыл там до февраля 1918 г., затем снова возвратился в Одессу. В это время здесь были белые. В течение года ничем определенным, кроме литературы, не занимался, нигде не служил.

После прихода красных поехал с партизанским отрядом, оперировавшим в районе Вознесенска против махновских банд, в качестве агитатора при агитпоезде. Писал листовки и воззвания. Пробыл в партизанском отряде до июня 1919 г.».

В первые годы советской власти революционный романтик тяготился повседневными заботами и не желал строить мирную («мещанскую») жизнь. Жена – Лидия Густавовна Багрицкая вспоминала: «…Эдуард производил впечатление бесшабашного человека, с очень веселыми глазами. Высокий, сутулый. Все трое (Катаев, Олеша и Багрицкий) ходили одетыми под босяков. Все трое были работниками ЮгРОСТА. Упитанные литераторы в лохмотьях - плохой театр… Они все пользовались академическими пайками…».

«Плохой театр» - сопровождал поэтическую номенклатуру ЮгРОСТА и в бытовой жизни. Поэт Николай Дементьев рассказывал о потрясающей нищете, в которой жили Багрицкие: «…Это были самые невероятные помещения. Семья ела дефицитную ветчину и ютилась в подвалах. В одной комнате заливало до такой степени, что на полу стояли огромные лужи. Однажды во время дождя всю ночь простояли в дверной нише. Знакомые привыкли к такому образу жизни Багрицких и ничуть не удивлялись. Приходили гости, видели лужи от дождя на полу, кричали: «Эй, перевозчика!». Когда родился ребенок, то соседка услышала писк и, войдя в комнату, увидела младенца, лежавшего в грязи; подумала вначале, что подкидыш…».

Эдуард Багрицкий не любил работать. Ему претил любой организованный труд. Однако праздная жизнь закончилась. В мае 1923-го ответственный секретарь газеты «Красный Николаев» Яков Миронович Вельский пропьянствовал с поэтом три дня и привез его «мертвого» из Одессы в наш город.

В нашем городе

В нашем городе Багрицкий огляделся. Что он увидел? Процитируем «Историю Николаева» Юрия Крючкова: «… Эпоха Разрухи… Существовали огромные судостроительные заводы, множество мелких и средних фабрик, магазины и лавки, школы и гимназии театры и кинотеатры, трамвай и водопровод, базар и обсерватория и все, что было до революции. И все это было практически целым, но ничего не двигалось, не работало…».

Здесь нужно сделать большой вздох и согласиться с безымянным автором анекдота: «Ничто так не вдохновляет революционного романтика, как «чужая работа». На втором и третьем месте стоят - «вода» и «огонь».

Но в Николаеве нет работы, ни «чужой», ни «своей».

Багрицкий оглядывался несколько дней, потом закончилась еда и… родились стихи – поэтический ответ на ноту английского лорда Керзона:

Европа — сворою голодной. Гляди и знай! Еще в твоих дворцах Вино клокочет роковое, Еще томится в тяжких кандалах Народа право трудовое; И кровь, пролитая твоей рукой, Не высохла и вопиет о мщенье, И жжет пожар, и грозен мрак ночной, И неоткуда ждать спасенья.

23 рубля - гонорар от редактора «Красного Николаева» - Багрицкий положил в карман, а лорд Керзон «прочитал» ответ из корабельного края. В кармане целых 23 рубля (!). Можно не работать. Багрицкий счастлив. Он лениво пьет с местными журналистами, живет в своем мире. Однако деньги заканчиваются и нужно опять оглядываться по сторонам. Следующие стихи стоят уже 25 рублей.

Пора романтиков гитару Фабричным заменить гудком. Иди ж вперед тропой бессонной, Назад с тревогой не гляди, Дорогой революционной К огню вселенскому иди.

25 рублей - это не 23, но и они заканчиваются. Работать по-прежнему не хочется. Хочется «идти революционной дорогой» и пить вино. Поэт голодает, голодает и девушка, с которой он живет. Однако Багрицкому везет. Его выручает чужое несчастье. В селе Дымовка Баштанского района кулаки убили сельского корреспондента газеты «Красный Николаев» Григория Малиновского. Гибель селькора - резонансное событие. Сам товарищ Троцкий откликнулся на него большой статьей в «Правде». В городских СМИ началась мощная компания «против темных сил деревни».

Эдуард Багрицкий затачивает карандаш и пишет стихотворение «На смерть т. Малиновского».

Но не дремлет вражеская сила, Сила вражеская не легка: Вот рабкора, притаясь, убила Хитрая, лукавая рука… Слишком смело он пером рабочим Обжигал, колол и обличал, Слишком грозно поглядел ей в очи, Слишком громко правду закричал. Гей, рабкор! Свое перо стальное Зажимай мозолистой рукой, Чтоб ты мог за право трудовое Дать решительный, последний бой.

Смерть и кровь – родная стихия революционного романтика. Он получает в кассе 45 рублей за это стихотворение. Для поэта – не очень много, для редакции – разорительно.

Багрицкий чувствует себя не в своей тарелке. Бытовой эпатаж – уместный для богемной Одессы, в Николаеве вызывает, в лучшем случае, недоумение, в худшем – «могут дать в лицо». В Одессе – поэт уже овеян легендой, в Николаеве – эту легенду нужно выстрадать. Население города еще слишком хорошо помнит кровь войн и революций, чтобы романтизировать эти темные времена.

Багрицкий от редакции «Красного Николаева» выступает перед рабочими в небольших мастерских, но слушают его вяло и вопросов не задают. Как он сам вспоминал позднее: «… В Николаеве заставляли читать поэзию в цехах, в обеденный перерыв, но стихами во время обеда сыт не будешь. Люди прятались от меня, как от прокаженного…».

Пролетарский город не хотел впитывать революционную лирику поэта. Однажды утром Багрицкий проснулся, вышел из дома, сел на пароход и уехал в родную Одессу. Уехал по-английски, не попрощавшись ни с кем.

Мещанская жизнь

В 1922 году советский поэт и политработник Владимир Иванович Нарбут, руководивший ЮгРОСТом (Южное отделение Всеукраинского бюро Российского телеграфного агентства), был переведен в Москву на ответственную должность в отдел печати ЦК РКП(б). За собой он постепенно «перетащил» несколько одесских литераторов. К 1925 году в столицу перебрались Багрицкий, Олеша и Катаев.

Багрицкие сначала жили на даче у знакомых в Кунцево, затем поэту дали квартиру в писательском доме, напротив Художественного театра. К середине 20-х литературная Москва переболела эпатажным революционным бытом. Пролетарские поэты в чистых толстовках и с портфелями «ходили на службу».

Багрицкий сразу отказался от показушной богемной нищеты. По словам Валентина Катаева: «…У Эдуарда в квартире появились мебель, занавески и даже мещанская герань. О голодной юности очень быстро забыли…».

Уютная, обустроенная жизнь способствовала литературной производительности революционного романтика. В этот период Багрицкий работает сразу над несколькими поэмами и часто публикуется в журналах. «Сказание о море, матросах и Летучем Голландце», «Трактир», «Последняя ночь», «Человек предместья», «Смерть пионерки», «Февраль» и оперное либретто «Дума про Опанаса» - вот далеко не полный перечень произведений поэта, которые появились на «фоне мещанской герани».

Плата за легенду

Эдуард Георгиевич Багрицкий умер 16 февраля 1934 года в возрасте 38 лет. Его доконала бронхиальная астма, заработанная в «нищей и богемной юности». В крематорий Донского монастыря гроб с телом сопровождал эскадрон кавалеристов. Это была воинская почесть человеку, воспевшему героику гражданской войны.

Поэт сполна заплатил за посмертную легенду, которая в советском учебнике литературы за 10 класс выглядела так:

«Через увлечение свободолюбивой, революционно-романтической поэзией Эдуарда Багрицкого проходит каждое новое поколение. Лучшие стихи по праву вошли в нашу советскую классику. Революционный романтик был до конца и самозабвенно предан поэзии, а подлинная поэзия, по его глубокому убеждению, не только творит мир прекрасного, но и преобразует действительность, перестраивает жизнь. «Нас водила молодость В сабельный поход, Нас бросала молодость На кронштадтский лед…».

Бескомпромиссная, самоотверженная юность поэта не покидает наши сердца и ведет за собой на самые трудные рубежи».

Известный литературовед Николай Иванович Харджиев, который знал Багрицкого с детства, поморщился и отложил учебник в сторону. По свидетельству его жены – известного скульптора Лидии Чаги - старый критик обронил всего одну фразу: «Эдуард лжив, как лживы все революционные романтики. Он придумал себе жизнь. Полезнее знать о русском офицере Гумилеве, который был по другую сторону кронштадтского льда».