Натан Щаранский

"Когда мы, еврейские активисты, начинали борьбу за возрождение нашего народа, было много споров, с чего начинать? Одни предлагали сионистский путь, другие считали, что надо начинать с возрождения религии. Теперь я вижу, что правы были и те, и другие. Главное - это иметь общее чувство принадлежности к своему народу."

    Натан Щаранский

  Натан Щаранский... Наша национальная гордость, один из немногих, кто в черные времена коммунистической ночи пытался спасти и сохранить достоинство еврейского народа. Это уже потом, спустя много лет, получив право на выезд, из СССР хлынут сотни тысяч евреев. А тогда... Лишь немногие из нас - Эдуард Кузнецов, Семен Глузман, Натан Щаранский - понимали, что человек имеет право на свободу, как птица на полет.

Советский период в жизни Щаранского

  Королевский гамбит Щаранского 
по материалам Эйтана Финкельштейна

  Из анкеты Анатолия Щаранского:

  Отец: Щаранский Борис Моисеевич, 1904 год, Одесса, член КПСС, участник ВОВ, политкомиссар. После войны журналист в Донецке.

  Мать: Мильгром Ида Петровна, 1908 года, Одесса, экономист.

  Особые замечания: активен, честолюбив, предосудительных связей не имеет, в нежелательные разговоры не вступает. Увлечения: шахматы.

 После окончания средней школы в 1966 г. Анатолий Щаранский был принят на учебу в Московский физико-технический институт. Учиться на физтехе было нелегко - первые два курса студент, что называется, света белого не видел. Но потом становилось легче, у молодых людей появлялись увлечения. Появились они и у Толи Щаранского.

  Юную пианистку звали Люба, в Москве она готовилась поступать в консерваторию. Молодые люди нравились друг другу; дело шло к свадьбе. Но тут случилась незадача: отец Любы оказался... пламенным сионистом; документы на выезд в Израиль давно лежали в ОВИРе города Вильнюса. Правда, против брака дочери он не возражал, но при условии, что Толя переведется на учебу в Вильнюс и вместе с семьей жены подаст документы на выезд. Сионизм тогда был не понятен Щаранскому. Воспитанный в "правильной" семье, награжденный золотой медалью в школе и принятый в лучший московский вуз, он верил, что "антисемитизм изжит в нашей стране в 1917 году". Позже он расскажет одному американскому журналисту, что в молодости слово "жид" слышал лишь однажды.

  В феврале 1972 года семье Любы разрешили выезд в Израиль; покинуть пределы державы предписано было в течение двух недель. Отложить отъезд, дождаться, пока Анатолий закончит учебу, Люба не могла - рисковать визой казалось безумием. Решили, Люба отправится в Израиль с родителями и вышлет Толе вызов.

  Лето и осень 1972 года ушли у Анатолия на подготовку дипломной работы. Работа была не секретна, Щаранский занимался теорией шахматной игры. "Эндшпиль - конец шахматной партии - типичный пример поиска решений в конфликтной ситуации", - напишет он в своем дипломе, еще не подозревая, в каких ситуациях предстоит ему принимать решения!

  Справка:

  Возможно, на сегодняшний день Щаранский является самым сильным шахматистом среди политиков. Ему - бывшему узнику Сиона, пришлось развивать навыки шахматной игры при очень печальных обстоятельствах. 9 лет своей жизни в маленькой тюремной камере он посвящал все свое время игре вслепую, что позволило ему достичь уровня кандидата в мастера. Щаранский так объясняет свое понимание шахмат: "... шахматы являются высокой технологией в спорте". В 1999 году Натан Щаранский (белые) играл против компьютера baby junior - упрощенной версии микрокомпьютера-чемпиона мира. Игра ярко продемонстрировала различие человека и компьютера. Политик отклонился от теории "Junior" на четвертом ходу, а на восьмом - министр допустил смертельную связку коня. Щаранский взял пешку в расчете на то, что программа попытается её отыграть, однако та неожиданно пожертвовала коня, создав тем самым убедительную матовую угрозу и вынудив белых сдаться.

  Итак, Щаранский получает диплом, согласие родителей и вызов от невесты на руках; можно подавать документы в ОВИР. Но документы не принимают "за недостаточностью родства". В апреле 1973 года Толя посылает бумаги в ОВИР по почте и начинает отсчет времени. Время идет, ответ из ОВИРа не приходит, встает вопрос: что делать? Этого Толя еще не знает, но одно ему ясно: обратного хода нет. В августе он добивается приема у начальника Московского ОВИРа генерал-лейтенанта Андрея Вереина. Вереин заверяет Щаранского, что документы его приняты, намекает: к концу года следует ждать "положительного разрешения". Генеральское слово, увы, не более чем уловка, Толя становится отказником.

  Новая жизнь начинается с квартиры "отца отказников" Владимира Слепака. Толя - участник всех акций еврейских активистов. Чуть позже он сближается с профессором Александром Лернером, который ведет семинар ученых-отказников, и становится непременным участником этих необычных собраний. Вскоре, однако, Щаранский приходит к выводу, что приемы отказников-ветеранов уже превратились в рутину и перестают производить впечатление на тех, кто решает вопрос о выезде, - нужно придумать что-то свое, новое, вынудить КГБ избавиться от смутьяна. Толя сближается с молодыми отказниками Валерием Крижаком и Исааком Полханом. Лозунг этой тройки: демонстрация каждые две недели! Ребята не упускают случая, чтобы выйти на улицу с плакатами. Их избивают "дружинники", по пятам ходят стукачи. В конце концов Крижак и Полхан получают выездные визы, Толя остается отказником. Обидно, конечно. Но и его юношеская смелость не остается без вознаграждения.

  13 октября 1973 года, когда на Синае и Голанских высотах шли тяжелые бои, еврейские мальчики и девочки собрались на улице Архипова на демонстрацию протеста против арабской агрессии. На улице холодно, дождь идет вперемежку со снегом, но молодые люди не расходятся, они жадно ловят вести из африканской пустыни, они переживают за тех, кто там обливается потом. К насквозь промокшему и продрогшему Толе подходит молодая девушка: "Не волнуйтесь, наши скоро возьмут Дамаск", - говорит юное создание и предлагает Щаранскому... теплое белье. Толя шокирован, - откуда у этой девчонки такая уверенность, и причем тут... белье? Девушку зовут Наташа Штиглиц, ей 22 года, теплое белье она приготовила для брата Миши, отказника, который отбывает 15 суток в одном из милицейских "приемников". Откуда уверенность? Об этом они будут говорить часами, днями, ночами. А почему бы и нет, ведь Люба не дождалась жениха: в Израиле она встретила другого и вышла за него замуж. А пока выясняется: Наташа посещает ульпан, изучает иврит. "Если ты собираешься в Израиль, то почему не учишь иврит?" И в самом деле, почему? Приобщение к ивриту начинается со смены имен: Анатолий становится Натаном, Наталья превращается в Авиталь.

  События между тем развиваются стремительно. В декабре 1973 года Михаил Штиглиц получает визу, улетает в Израиль и высылает приглашение сестре. Наташа не хочет подавать документы, она опасается за судьбу жениха - Толя убеждает ее: мы поженимся, если ты получишь разрешение, то уедешь в Израиль в качестве моей жены и поможешь мне выбраться отсюда. Наташа подает документы; обдумывает, как устроить религиозный брак, - регистрироваться в загсе они не могут: документы, лежащие в ОВИРе, станут недействительными.

  А пока молодая чета ломает себе голову над тем, как узаконить свои отношения, Москва готовится к визиту президента Никсона: чистят улицы, красят заборы, перекрывают въезды в столицу, превентивно рассаживают по соответствующим учреждениям бродяг, проституток, пьяниц и других неблагонадежных. К числу последних принадлежат и отказники-активисты. 19 июня Толю схватили милиционеры, "хулиган" получил 15 суток. Толи нет дома уже шесть дней; на седьмой - Наташе вручают открытку из московского ОВИРа: гражданке Штиглиц предлагается в течение 10 дней убраться в Израиль. "Это невозможно - у меня назначена свадьба, но мой жених пропал, помогите мне найти его, иначе я не уеду". "Если не возьмете визу сейчас, на всю жизнь останетесь в России, и у Вас будет много неприятностей..." Тем не менее, за день до свадьбы и за два дня до отлета Наташи из Москвы (о чем Толя еще не знал) офицер КГБ открыл двери его камеры: "Можешь идти...". Роман Натана и Авиталь продолжился в письмах; первое из них датировано 12 июля 1974 года.

  Еще совсем недавно слова "связь с заграницей" приводили советских людей в ужас, но в начале семидесятых отказники-активисты не упускали случая встретиться с иностранцами. Случаи подворачивались не так уж редко, но инициаторами чаще выступали западные корреспонденты или туристы. В 1971 году в отказники попал журналист Кирилл Хенкин. Человек сложной биографии, бывший сотрудник журнала "Проблемы мира и социализма" и радиостанции "Мир и прогресс", Хенкин порвал с прошлым. Хотя многие отказники и диссиденты относились к нему с подозрением, Кирилл ненавязчиво старался внести лепту в общее дело. Ему и бросилось в глаза то обстоятельство, что встречи с западными корреспондентами происходят время от времени, собираются на них люди случайные, каждый несет свое. "Это мешает делу, - заявил Хенкин, - должен быть человек, который станет собирать, проверять и регулярно передавать информацию о положении дел с еврейской эмиграцией западным корреспондентам". Выпускник Сорбонны Кирилл Хенкин стал первым спикером в еврейском движении. После отъезда Хенкина в роли пресс-атташе его сменил Александр Гольдфарб, после Гольдфарба за опасное и сложное дело взялся Толя Щаранский.

  Иностранные корреспонденты плохо понимают, кто из московских диссидентов еврейский отказник, кто правозащитник, кто русский националист или активист православной церкви. Да что там западные журналисты! Те, кто собирается на неофициальных брифингах, так походят друг на друга, судьбы этих людей так тесно переплетены, что они и сами порой забывают, кто из них есть кто.

  Новые встречи, новые имена, новые перспективы.

  Баптист добивается выезда в Канаду по приглашению из Израиля, русский генерал требует вернуть на родину крымских татар, московская адвокатесса хлопочет за украинского поэта...

  Приехав в Израиль десять лет назад, Щаранский начисто исчез из диссидентского движения, равно российского и зарубежного. Это дает повод думать, будто и участвовал-то он в правозащитных организациях из соображений прагматических. Однако в 70-е годы Щаранский был искренен в своей приверженности правозащитному движению, в своих симпатиях к друзьям-диссидентам.

  Он был дружен с Еленой Боннэр и Людмилой Алексеевой, с Юрием Орловым и Андреем Амальриком. Несмотря на разницу в возрасте, он был с ними - знак диссидентского братства - на ты. Дело не ограничивалось одними лишь дружескими связями. Щаранский помогал баптистам и пятидесятникам, оказал немало услуг советским немцам, крымским татарам, семьям политзаключенных.

  В 1976 году Щаранский становится одним из учредителей Московской Хельсинкской группы, где он выступает в качестве спикера, консультанта по вопросам эмиграции; его подпись стоит под совместным обращением Московской Хельсинкской группы и Христианского комитета защиты прав верующих в СССР, он встречается с "ходоками" из провинции, пишет и редактирует документы, делает массу черновой работы.

  Наблюдая в то время за Щаранским со стороны, нетрудно было представить его лет, этак, через двадцать в роли министра в правительстве Юрия Орлова, Владимира Буковского или даже Егора Гайдара...

Дело "нового Бухарина".

  К лету 1976 года началась другая игра: Хельсинкские группы переполнили чашу терпения; на Старой площади стучали кулаками, требовали принять меры. "Бомба" взорвалась 8 января 1977 года; 3 февраля забрали Гинзбурга, через неделю - Орлова.

  4 марта в "Известиях" появился "программный документ" - письмо провокатора Сани Липавского. Об отказниках и правозащитниках в документе сказано: "...Хотя эти люди имеют различные взгляды на формы и методы борьбы, у них общая платформа и один лидер - американская разведка и зарубежные антисоветские организации" (обратный перевод с английского). 15 марта взяли Щаранского.

  Взяли его не первым, но роль отвели главную - ведь "антисоветский заговор" планировался на Лубянке прежде всего как сионистский - с Америкой мы еще поиграем! Далее все просто: Щаранский свидетельствует о наличии разветвленной сионистско-шпионской сети, всюду по стране идут аресты сионистов и тех, кто с ними заодно; списки уже подготовлены. После первого круга идет второй, а понадобится и третий. Одновременно в стране разворачивается кампания нетерпимости по отношению к сионистам и их "прихвостням". А там, глядишь, и восстановим порядок! Дело за малым: расколоть Щаранского.

  Пятнадцать месяцев провел Анатолий в одиночной камере Лефортовской тюрьмы. Его обвинили в измене родине по статье 64-а - "шпионаж, передача государственных или военных секретов иностранному государству". Угрозы расстрела перемежались с обещаниями отпустить, "если поможешь следствию". Ради этого "если", бригада следователей из двадцати человек работала день и ночь. Опытный майор Скалов, энергичный капитан Щарудилло, следователи Соловейченко, Горбунов, Володин, другие - ни на минуту не оставляли Щаранского, одновременно объезжая страну в поисках тех, из кого можно было выколотить компромат на предателя родины.

  Результаты были неутешительны- все тот же Саня Липавский, два мелких милицейских провокатора и дочь покойного минского отказника полковника Ефима Давидовича. (Молодой женщине не приглянулось в Израиле, за право вернуться в родной Минск КГБ потребовало плату в виде "показаний" на Щаранского). И ни одного сколько-нибудь известного отказника, ни одного именитого диссидента.

  "Был бы человек, дело найдется". 10 июля 1978 года изменник родины предстал перед судом. В ходе "судебного разбирательства" обвинитель, зам. Генерального прокурора СССР Павел Николаевич Солонин сделал упор на то, что брак Щаранского с гражданкой Штиглиц нельзя считать законным: поскольку мать Штиглиц нееврейка, то перед свадьбой девушка должна была пройти гиюр - процедуру обращения в иудаизм - и... потребовал осудить Щаранского на 15 лет лишения свободы. Однако судья П. Луканов, приняв, по всей видимости, во внимание наличие других талмудических авторитетов, утверждавших, что брак Штиглиц с Щаранским имеет законную силу, смягчил меру наказания - три года тюрьмы и 10 лет лагерей строгого режима.

  Почему вместо нового "дела Бухарина" суд над Щаранским вылился в непристойный водевиль? Все просто: те, кто должен был оговорить себя и товарищей, были свободны от гипноза советской фразеологии, их не удалось запугать. И, прежде всего, это не удалось в отношении Щаранского.

  Конечно, Анатолий знал, что о нем помнит Андрей Сахаров, а диссиденты и отказники делают для него то же, что и он в свое время делал для других арестованных. Он знал, что в разных странах еврейские и нееврейские организации, конгрессмены и сенаторы, с которыми ему доводилось встречаться, будут добиваться его освобождения. При всем том нельзя не отдать дань мужеству этого человека, его вере, его таланту. Да, ему не удалось спасти ведущих диссидентов, отказников, религиозных активистов: десятки этих людей были арестованы или вышвырнуты за границу, но большая игра кремлевских карликов была сорвана; развязать кампанию массового террора им не удалось. И в этом смысле суровый приговор Щаранскому был вполне оправдан.

  Мост через два мира

  Добрый десяток лет не сходила со страниц самых крупных, самых влиятельных в мире газет и журналов фотография молодой женщины с глубоко посаженными глазами. Если бы не эти скорбные глаза, если бы не эта нелепая косынка, если бы не эти строгие свитера и очень уж немодные юбки, ее можно было бы принять за кинозвезду. Впрочем, в те семидесятые-восьмидесятые известности и популярности Авиталь Щаранской могли позавидовать многие кинозвезды. Тысячи встреч и бесед, интервью и выступлений, писем и обращений. Конференция еврейских женщин в Филадельфии и женщин-англиканок в Хоррагейте, массовый студенческий митинг в Сиднее и встреча с известным писателем в Нью-Йорке, интервью журналу "Тайм" и обращение к генеральному секретарю ООН - всюду, где только можно было замолвить слово о Толе, поспевала Авиталь. Трудно найти в западном мире хоть одного крупного политика, хоть одного премьер-министра или президента, кому бы не поведала Авиталь о трагической судьбе Щаранского. Ее утешала Маргарет Тэтчер, ее внимательно выслушивал Франсуа Миттеран, ей пожимал руку Гельмут Коль, ее не раз и не два принимал Рональд Рейган. Она была неутомима, у нее не было ни кола, ни двора, она жила у знакомых, без имущества, без дум о быте, о маленьких человеческих радостях. При всем том она была полна оптимизма, ни на минуту не сомневаясь, что Толя будет освобожден, что Толя приедет в Израиль, к ней.

  Не следует думать, однако, будто Авиталь и сделала Щаранского Щаранским; она была важным звеном в той длиной цепи, что тянулась из тюрьмы в Чистополе в офисы западных политиков и редакции газет, но не менее важным было и первичное звено: мать Толи Ида Петровна Мильгром и его брат Леонид. Это они с помощью отказников и диссидентов добывали вести из Чистополя и передавали их Авиталь. Мать и брат Щаранского вместе с другими отказниками не упускали случая встретиться с именитыми иностранцами в Москве, представляя, правда, отдельный случай - дело Щаранского.

  И все же неизвестно, как долго пришлось бы тянуть Толю из тюрьмы даже с помощью столь мощных рычагов, если бы в самой стране не происходили - пока подспудно - глубокие перемены. В 1985 году Горбачев говорил еще только об "ускорении", а Шеварнадзе лишь прощупывал пути сближения с Западом. Впрочем, слухи о возможном освобождении Щаранского начали циркулировать с 1983 года, но дела закрутились позже, в преддверии женевской встречи Горбачева с Рейганом, которая должна была состояться в ноябре 1985 года. Из полуофициальных советских источников поползли слухи: "Если встреча в верхах пройдет успешно, Сахарова и Щаранского обменяем". После женевской встречи двух лидеров в кругах, близких к канцлеру Колю, знали определенно: Горбачев хочет освободить диссидентов, но вынужден действовать осторожно, чтобы не спровоцировать партаппарат, не сорвать начинающуюся перестройку. Оставалось ждать.

  А в ГУЛАГе меж тем шла подготовительная работа. 26 декабря Анатолия перевели в тюремный госпиталь, начали давать витамины, делать уколы для улучшения сердечной деятельности. 22 января 1986 года его под конвоем отправили в Москву. И никаких объяснений: то ли новый процесс готовят, то ли какие-то показания потребуют, то ли... Утром 11 февраля его отвезли в аэропорт и посадили в самолет в сопровождении четырех офицеров КГБ. "Куда мы летим: на Восток или на Запад?" Конвоиры демонстративно молчат. И Анатолий понял - на Запад. Лишь когда самолет начал приземляться, один из конвойных офицеров объявил Щаранскому, что уполномочен Верховным Советом СССР объявить ему, Щаранскому, что "за поведение, недостойное советского гражданина, он лишается советского гражданства и выдворяется из СССР".

  Самолет приземлился в Восточном Берлине; у трапа ждал лимузин. И вот уже знаменитый мост Глинике, соединяющий две столицы, а в сущности, два мира. Когда-то на нем встретились Гарри Пауэрс и Рудольф Абель, а сейчас должны встретиться четыре агента Восточного блока, арестованные в США, и четыре западных: трое западногерманских разведчиков и Щаранский. Правда, американцы добились, чтобы Щаранского провели по мосту отдельно от других, с разрывом в пять минут...

  11 февраля 1986 года: Израиль встречал Натана Щаранского. В здании аэропорта собрался политический бомонд, летное поле заполнили толпы народа: люди пели, танцевали, размахивали флагами. Удивительно, но среди встречавших не видно было русских; вокруг самолета ликовали молодые парни в кипах, в таласах, кое-кто прихватил даже свитки Торы. Да и сам Щаранский счел нужным выйти из самолета в кипе.

  Четыре шага через белую полосу, и "крестный ход" завершен; в ГУЛАГе Толя провел 3255 дней, из них 430 в карцере.

  Русские наблюдали за всем этим по телевидению со смешанными чувствами: с радостью и сочувствием, но и с недоумением: они не могли припомнить, чтобы человеку из России устраивали столь пышный государственный прием.