Зинаида (Вейншал)

Сегодня я предлагаю вам совершить путешествие в Прошлое. А машину времени, все еще не изобретенную, нам заменят две маленькие книжечки издания начальных годов минувшего двадцатого века плюс немного воображения. И вот мы с вами уже в подмандатной Палестине. Здесь еще не шумят насаженные выходцами из восточной Европы рощи, здесь воду еще носят в кувшинах, в кофейнях хрипят граммофоны, а в хайфском порту, который еще не порт, а просто причал, кричат лодочники и прямо на мосту показывают кино. Вы думаете, я это узнала из старых кинокадров или пожелтевших фотографий? Вовсе нет – из стихов. Вот послушайте: «В кафе завел хозяин в шароварах В целях рекламы хриплый граммофон. Выкрикивают цены на товары Арабы-торгаши со всех сторон»

Или – мост на хайфском причале:

«Мост из свай и досок. Белый холст экрана. На лотках миндаль, конфеты и халва. Плавно уходящий в море пляж песчаный, На волнах прибрежных – тина и трава». Непохоже на нынешний порт – в громадных кранах, с механизмами всех видов и сортов... Зато описание хорошо всем известного хамсина – знойного ветра пустыни – могло быть сделано и сегодня: "Овевая расплавленным жаром, Дышит воздух великих пустынь, Мозг сдавила тяжелым угаром Раскаленная желтая синь. Обожженные травы желтеют, Никнут листья деревьев без сил. Он дыханием огненным змея Миг – и все бы живое убил. Но над желтой землею бесплодной Вдруг проносится ветер холодный". "Раскаленная желтая синь" – великолепно сказано. А вот насчет "земли бесплодной" – это уже анахронизм... Итак, две книжечки. Одна – сборник стихотворений под названием "Палестинский альбом", выпущен в Берлине в двадцать девятом году . Вторая книжечка издана там же, но на восемь лет раньше, текст набран еще с ятями И называется она "Мой мильйон" с подзаголовком "Шарж в трех действиях". Автор обеих книг – Зинаида Вейншал... Я никогда не видела эту женщину, даже на фоографии, и знаю о ней, в общем-то, совсем немного: несколько лет тому назад она скончалась в одном из солидных израильских домов для престарелых. Убирая опустевшую комнату, работница пансионата наткнулась на две эти тонкие книжицы. Русский шрифт ее не отпугнул – мало ли в Израиле нынче людей, которые знают русский. Так книги Зинаиды Вейншал оказались на моем столе. И постепенно мне стало казаться, что я давно знаю и люблю эту женщину – автора таких задушевных поэтических строк. Вот я читаю ее стихи: "Забыть о городах, о сумерках весенних, Затянутых в кольцо бульваров и витрин, О сладостях любви, о мудростях измены, О таинстве разлук и грусти без причин»

Боже мой, как знакома мне эта ностальгическая нотка!

«Забыть, что за морем, за синей полосою Есть где-то города, и каждый день в них нов...» Читаю – и перед глазами встает Санкт-Петербург, тот, прежний, Санкт-Петербург Блока и Ахматовой, город студентов, курсисток и просто революционно настроенных молодых людей разных сословии и званий. И среди них заметной группой выделяется интеллигентная еврейская молодежь, которая росла в рамках русской культуры, а грезила об Эрец-Исраэль. Идеалисты, романтики, сионисты в самом высоком смысле этого слова, они покидали университетские аудитории и поэтические кружки, чтобы собственными руками, плохо приспособленными к черной работе, строить свою еврейскую родину, свое будущее. Ах, как было это трудно – шагнуть в неведомое, такое прекрасно-воздушное издали, и такое непохожее на это розовое видение вблизи! С кем пришлось расстаться юной идеалистке? Кому посвящены эти горькие слова: «Где-то осталась далёко-далеко Грусть о его нелюбивших глазах. Ветер пустыни – беззвучный сирокко – Выжег, промчавшись, траву на полях»...

Стихотворения в "Палестинском альбоме" помечены сначала словом "Хайфа". Но вот неожиданно появляется новое слово – "Берлин". Почему уехала туда Зиночка Вейншал? Не выдержала жизни в незнакомом мире яростных ветров, желтых скал, тины у причала? Нет! Стихи говорят, что сердцем она прикипела к этой новой, но ставшей ей родной земле:

"Уехать далеко? Зачем? Искать чудес? Но в ларчик маленький с причудливой резьбою Взять ЭТО облако, край голубых небес И звезды низкие над влажною землею".

И как перекликается с этим другое стихотворение, написанное уже в Берлине:

"Мое сердце томится всегда в заколдованном круге. Собираю я слезы в больные слова Дневника. Как по мертвом скорблю я и плачу о НОВОЙ разлуке, И дрожит, когда пишет о солнце и юге рука"...

И я не удивляюсь, а воспринимаю как само собой разумеющееся, что через две-три странички снова под стихами стоит "Хайфа". Вернулась, конечно же, вернулась, не выдержала НОВОЙ РАЗЛУКИ, не смогла остаться на ухоженной, пусть комфортной, но чужой земле. Послушайте, как заканчивает она первое свое стихотворение, написанное после поездки в Европу:

"Немы слова газет издалека, Там жизнь пестра и люди, словно в гриме, И я, как негр, ловящий жемчуга, Их никогда не назову своими"...

Чужие жемчуга – они чужие и есть... Я представляю себе Зинаиду стройной, молчаливой, умеющей смотреть и видеть... Какие прекрасные стихотворения написала она после возвращения – по-видимому, уже окончательного – из Европы. Каждое – как прозрачная акварель, где достаточно несколько штрихов, чтобы ощутить зной лета или прохладу осени – тут, на земле предков. Есть стихотворения-гравюры – "Назарет", "Акко", "Метула" – в них резкая линия, одна деталь рождает цепь ассоциаций. Есть и цикл под названием "Хайфа". В этом городе, где зеленый хребет Кармель спускается к синей воде моря, она прожила всю оставшуюся жизнь. Здесь и похоронена – на белом кладбище со стройными кипарисами, стерегущими покой усопших. Стихи, посвященные Хайфе, это уже как бы работы маслом, яркими густыми мазками, вот как в стихотворении под названием "Базар":

"Кебаба запах из мясных удушлив, Повсюду фрукты, овощи, миндаль, Баранов жирных розовые туши, А рядом седла, веники и шаль"...

Такое, знаете ли, сочное бытописание. Почему же все-таки Зиночка видится мне существом утонченным, из круга акмеистов, символистов, мирискусников? Да по культуре речи, по изысканной системе образов. И еще, если хотите, по некоему озорству, с которым написана вторая книжечка – шарж в трех действиях "Мой мильйон". В этой пьеске идет речь о человеке по имени Израиль, прибывшем в подмандатную страну с "собственным миллионом" – а именно анкетами миллиона евреев из России, которые готовы сюда прибыть вслед за ним. Израиль судорожно ищет, кому же тут нужен его драгоценный миллион? О Господи, прости и помнлуй, но некоторые оценки из этого шаржа семидесятилетней давности звучат и нынче до боли актуально. Вот двое "халуцим" – это такие тогдашние олим-хадашим – ищут работу. Любую – им просто нечего есть. А еврейский деятель местного значения строго вопрошает: "А вы молитесь? Вы кушаете только кошерное мясо?" И на робкую реплику юной пары: "Признаться, мы редко едим мясо, дай Бог, чтобы вообще было что кушать", сурово отвечает: "Нет, я, к сожалению, не могу вас утроить на работу, вы нерелигиозны, а это ПРОТИВОРЕЧИТ..." Или – свистопляска вокруг Богатой Американки. "Теперь наше дело обеспечено!" – восклицает хор чиновников и общественных деятелей. – "Все будет хорошо, Она не оставит нас без поддержки"... Однако богатая дама, в конце концов, заявляет, что все было очень интересно, но... она уже уезжает домой! А когда начинается на Земле обетованной погром ("Как? – кричит потрясенный Израиль, – это же наша страна!"), то европейский наблюдатель отвечает ему весьма логично: "Если искать виновных, то виноваты сами евреи: там, где их нет, не бывает погромов. Значит, причина в них!"... Где вы, наши "русские" театры и театрики? клубы и драматические студии? Это же неразработанная золотая жила! Мне думается, что на такое "ретро" народ повалит валом!.. Воистину рукописи не горят. И проблемы, особенно проблемы еврейские, не умирают. Умирают, к сожалению, люди... Но мне кажется, что я вижу Зинаиду Вейншал – умную, изысканно воспитанную, преданную делу создания Еврейского государства, родного очага на этой беспокойной земле. Как радовалась она, должно быть, как ликовала в незабываемые дни сорок восьмого года – дни образования на карте мира государства Израиль! Как обливалось кровью ее сердце в Войну Судного Дня! Как, наверное, пело это сердце от счастья при подписании мирного договора в Кемп-Дэвиде! Ведь Эрец-Исраэль стала ее страной – родной до каждого камушка, каждой травинки. Это я знаю наверняка, потому что помню наизусть ее строчки:

"Все может надоесть: и речи мудреца, И сладкое вино, и музыка органа, Науки, женщины, пороки без конца – Не ценим мы того, что постоянно. Невиданное трепетно ловлю, И тайна прелести всегда одна и та же: Вся тайна – в новизне! Вот отчего люблю Я всю мою страну и все ее пейзажи".

Ирина Бабич