16 лет тяжелой ссылки

Я, Мичник Рувен, родился 25 июня 1926 года в Штейтел Ганчешты (при советской власти Котовск) что в Бессарабии (ныне Молдавия) в семье мелкого коммерсанта Мичника Мойше. До 28 июня 1940 года Бессарабия была Румынской территорией, а с этой даты, согласно договору Молотова-Риббентропа, Бессарабия была аннексирована Советским Союзом. Мы еще не успели освоить, что представляет Советская власть, как в ночь с 13-го на 14-ое июня 1941 года, с территории, которая была аннексирована в 1930-1940-х годах, (Бессарабия, Буковина, Западная Украина, Западная Белоруссия, Латвия, Литва, Эстония) были депортированы (высланы) тысячи и тысячи семей, в основном еврейских (т.к. эти территории входили в полосу оседлости при царизме и были заселены в основном евреями). Хочу рассказать, как депортировали нашу семью. Приблизительно в два часа ночи в наш дом зашли трое: капитан НКВД, солдат НКВД и член горкома – заврайфинотделом Лукашенко (с его дочкой я учился в 7-м классе). Нас было четверо: мама, 10-летняя сестренка Фаня, 14-летний я - Рувен и папа Мойше, которого подняли больного с кровати. Он был после операции по удалению почки. Нам велели быстро собраться. Лукашенко шепнул маме, чтоб она взяла теплые вещи- он знал куда нас засылают. Ну что мы могли взять? Собрали три узелка (папа ничего не мог нести), посадили на телегу и довезли до грузовика, который довез всех пассажиров до товарной станции Бульбока (недалеко от Кишинева). Там в жару, под солнцем, без пищи и воды держали на перроне, до вечера, пока не подали состав из 12-ти вагонов по перевозке скота. И тут привезли старшего брата Гришу, который был в Кишиневе. Когда вагоны набили ссыльными, то в вагонах еще стоял запах навоза. Когда недавно смотрел по ТВ сериал «Зулейха открывает глаза», то весь дрожал, сериал напомнил мне нашу бесчеловечную депортацию. Когда проехали Тирасполь, в вагон вошли два офицера НКВД, сделали перекличку и велели всем главам семей собраться и выйти из вагона. С папой мы распрощались и больше мы его не видели, (в Израиле мы узнали, что через восемь месяцев от болезни, голода и холода он погиб в Гулаге (Ивдельлаг №240). Везли нас очень медленно, запасными путями. Навстречу шли составы, груженные военным снаряжением, а когда война началась, навстречу шли составы с мобилизованными военными. В вагоне стояла страшная духота, антисанитария, дышать было нечем. Пока нас в этой душегубке, к середине июля довезли до Тюмени, мы вынесли на разных остановках шесть трупов. Где их предали земле, знает один бог. В Тюмени нас перегрузили (иначе не скажешь) в трюм парохода «Жак Жорес» и повезли на север по рекам: Тура, Тобол, Иртыш, Обь до пристани Черный Мыс, что недалеко от Сургута. По пути, на разных пристанях, выгружали отдельные группы семей ссыльных. Тех, что выгружали вместе с нашей семьей в Черный Мыс, привезли в клуб, где находились «купцы», т е те, которые брали отдельные семьи к себе на работу, в основном на рыб участки, на лес участки. Когда вызвали нашу семью, то брат сказал, что он при румынах закончил коммерческую гимназию и знает бухгалтерское дело. Тут же встала товарищ Захарова-председатель промартели и сказала, что бухгалтера артели призвали в армию и она нуждается в бухгалтере. Так брата Гришу определили на пол месяца работать на кирпичном заводе и пол месяца бухгалтером. Товарищ Захарова увезла нас в Сургут, который представлял старинное село из 400-500 деревянных небольших домов (большими новыми домами были райисполком, школа, столовая, клуб и дом Политпросвещения, который зимой 1943 года сгорел). У Захаровой М.С. был дом из трех комнат и кухни. Мария Сергеевна переселила старшего сына Игоря (18 лет)в комнату, где спали два других брата Семен 16 лет и Александр 15 лет, а нас, временно пока не найдем съемную квартиру, поселила в комнату старшего сына. Интересная судьба семьи Захаровых. Глава семьи Кирилл в годы гражданской войны был командиром партизанского отряда, а когда установилась Советская Власть, его назначили председателем Сургутского Райисполкома. В 1937 году его сделали «врагом народа» и расстреляли. Через несколько дней после того, как мы поселились у Захаровых, Игоря вызвали на призывную комиссию, чтобы призвать в Армию и он, как патриот жаждал воевать с фашистами, но его как сына «врага народа» прогнали из комиссии. Придя домой, Кирилл хотел закончить жизнь самоубийством. Хорошо, что я был дома и мне удалось предотвратить это самоубийство. Через год, лето 1942 года, Игоря все таки призвали, через год, в 1943 году, призвали Семена, а еще через год, в 1944 году, призвали и Александра. К сожалению, все трое братьев, геройски погибли на фронтах ВОВ, и мать Мария Сергеевна Захарова осталась одна без мужа и трех сыновей. Как тут не сойти с ума. Наша семья, особенно мама, как могла поддерживала ее. Через несколько дней, как мы поселились у Захаровых, всех оставшихся трудоспособных мобилизовали, заготавливать сено для колхозного скота, и в том числе и меня. В том году, лето 1941 года, разлив Оби был большим, покосы долго стояли в воде, а ждать пока вода уйдет было некогда – лето на севере короткое. И я в летних туфельках, брюках «гольф» с литовкой (косой) в руках учился и научился косить. Все мы косили стоя в воде. Удивлялись как не заболели. Пока я траву косил, мама обратилась к директору школы тов. Ларсену с просьбой записать меня в восьмой класс. Директор школы ей ответил, что без разрешения районного начальника НКВД, майора Анучина, он не имеет права записывать. Мама записалась на прием к Анучину и услышала, что доставили нас на север для перевоспитания, должны получать рабочую специальность. Он разрешил мне с 8.00 до 14.00 учиться, а с 15.00 до 23.00 научится и стать мастером по изготовлению валенок. В мастерской промартели девять месяцев в году катал валенки. Работа адская, а валенки так необходимы зимой воинам на фронте. Норма была изготовить три пары валенок за смену. За годы ВОВ, я лично изготовил 1350 пар валенок. Три летних месяца, когда уровень воды в малых реках падает, то рыба стремиться в большие реки. Нас, бригада из шести человек, в которую входил и я, направили к затоке Белый Яр. Каждую ночь 500-метровым неводом, вылавливав 4,5 тонны первосортной рыбы (в основном язь с примесью нельмы, муксуна, сырки). Рыбу надо было вылавливать, доставить неводником на веслах до Оби, а потом, как бурлаки на Волге, тащить неводник против течения четыре километра до плашкоутов со льдом и перегрузить рыбу вручную на носилках из неводника на плашкоут. Летом, чтобы наполнить неводник рыбой, когда она хорошо шла, то забрасывали невод 6 раз в ночь, а осенью, когда рыба все хуже и хуже шла, то доходило, чтоб наполнить неводник рыбой, забрасывали неводник до 13 раз. Каждый день начинали работу в шесть вечера, а возвращались к стоянке днем в двенадцать, а иногда и позже. За годы ВОВ, наша бригада выловила 1215 тонн рыбы. На мой пай приходится 202 тонны. Из такого количества рыбы на черномысском консервном комбинате изготовили один миллион пятнадцать тысяч банок консервов, чем кормили фронтовиков. Я тяжело работал. Мой трудовой вклад в победу над фашизмом – 1350 00 пар валенок и 1015000 банок консервов.

По окончанию школы, всех выпускников мальчиков наголо подстригли, и военрук Шапошников привел нас в призывную комиссию. Когда меня увидел капитан НКВД Твирегин, он закричал: «кто привел на комиссию этого «сынка врага народа» обойдемся без него. Вон отсюда.» Такого морального унижения я никогда не ощущал. Спасибо военруку Шапошникову, который меня успокоил, сказав: «ты для фронта принес больше пользы. Я не знаю, успеют твои, еще необученные воевать друзья, достичь фронта». И действительно, многие были направлены в военные училища и закончили уже их после окончания войны. Я же остался в Сургуте и продолжил валять валенки. 15 июля 1946 года ко мне в цех пришли утром две девушки, с которыми я , в 1944 году закончил школу: Тамара Калашникова и Зоя Звягина – студентки третьего курса Омского мединститута, которые мне сказали, что в этот день, пароходом, вечером, выезжают в Омск, т.к. 1 августа они должны быть в институте, их направляют на сельхозработы по уборке урожая. Просят меня помочь им занести на пароход баулы с багажом: подушки, одеяла, одежду, обувь, провизию. Я согласился, и к трем часам дня, они, на подводе, подъехали к цеху. Мы поехали к пристани и когда я с баулами в руках подошел к трапу, то стоящий у трапа капитан НКВД Тверетин спросил меня, куда я иду, и тут студентки, не очень вежливо, объяснили ему куда. Немного в каюте посидели, и когда после второго гудка, хотел с ними распрощаться, Тамара мне сказала, что никуда я не уйду, дверь закрыта (это она, незаметно для меня закрыла), я поеду с ними в Омск поступать в мединститут. Обо мне был у них разговор с ректором института. Я их спросил, как я могу с ними ехать не имея при себе документов, на что она ответила, что мои документы: свидетельство об окончании средней школы и моя справка административно ссыльного при них, им моя мама выдала и что она в курсе их затеи. Тут же и третий гудок был подан и пароход отплыл от пристани.

Я думал, как мне быть, и я с Тамарой решили подойти к помощнику капитана (она была с ним немного знакома, т.к. раннее она уже плавала на этом пароходе) и объяснить ему создавшееся положение. Он некоторое время молчал, думал, потом махнул рукой и сказал: идите, я ничего не знаю. Когда дважды проверяли билеты, контролеры нам сказали, что они знают, что в каюте нас трое. Когда доехали до Самарово (пристань Ханты-Мансийка) и пароход стоял более часа, то девушки пошли на почту пристани и дали маме обусловленную телеграмму: «груз в порядке». После Ханты-Мансийска я девушкам сказал, что в Омск с ними не поеду, т.к. если меня административно-ссыльного задержат где-нибудь за пределами тюменской области, то НКВД направит меня в лагерь, а если задержат внутри области, то по этапу направят обратно в поселение, которое ссыльный покинул. Я им сказал, что доеду с ними до Тобольска, а оттуда доберусь до Тюмени и постараюсь поступить, в единственный местный пединститут, на физико-математический факультет. Перед городом Тобольск, с девушками распрощался, и они мне положили на платок еду из их запасов и дали 300 рублей (стипендию я получил 220 рублей). Я поступил, и девушек никогда не забывал. С ними у меня была постоянная связь. В начале 90-х прошлого века, когда уровень жизни в России сильно упал, я из Израиля чем мог, помогал им (посылал небольшие долларовые переводы, за что они, врачи – пенсионеры, были очень мне благодарны). Тут же на пристани Тобольска нашел баржу, которую потянут с грузом в Тюмень, и на мое обещание, что выполню любую работу, команда баржи взяла меня. Через 4 дня, ночью, добрались до Тюмени. Рано утром нашел улицу Семакова, где расположено здание пединститута. Долгий рассказ, как я в таком виде (не бритый, не опрятно одетый), добрался до ректора института Михайловой. Я ей все рассказал, чей я родом, откуда я. Она мне задала массу вопросов. Моя личность ее заинтересовала. В конце разговора ректор вызвала секретаря приемной комиссии и ему сказала, что присутствующий молодой человек с севера добрался до института, и по дороге его обокрали, но свидетельство об окончании средней школы он сохранил, и что она решила допустить его к приемным экзаменам. И если успешно он их сдаст, то пусть потом восстановит личные документы. Секретарь приемной комиссии хотел меня взять с собой, но ректор сказала, чтоб я остался, так как она хочет мне помочь. В таком виде ходить по институту неприлично. Ректор потом вызвала председателя студенческого профкома Киреева. Она ему показала в каком я виде, и что меня надо привести в порядок. Он ее спросил как это сделать. На что она ему ответила, что он сам знает как. Мы вышли из кабинета ректора и Киреев привел меня в кабинет профкома. Киреев достал талоны на промтовары и выдал мне по три талона на обувь, на брюки, на рубашки, на носки, на нижнее белье. Вместе пошли на базар, где талоны на комплект нижнего белья обменяли на ведро картошки и булку хлеба. В тот голодный год (1946), такие операции выручали. Потом с Киреевым пошли в промтоварный магазин, где по талонам приобрели: рубашку, брюки, носки и пару обуви. Тут же в туалете магазина переоделся, а старую одежду уложил в платок. Пришли к коменданту и мне выделили кровать в комнате, в общежитие. После чего «элегантно одетый» явился к секретарю приемной комиссии, который оформил меня, как абитуриента физико-математического факультета, отделение физики и выдал экзаменационную книжку абитуриента. К приемным экзаменам я готовился целыми днями в библиотеке. Через три дня начались экзамены, я сдал их все на четыре (их было шесть) и был зачислен. По ранней договоренности я явился к ректору, показал ей экзаменационную книжку. Она меня поздравила с успешной сдачей экзамена и велела выйти из кабинета и подождать, т. к. ей надо с кем-то переговорить. Когда я вернулся, то она дала мне записку, где была написана фамилия майора НКВД Малеева, к которому я должен явиться. Я спросил зачем? Ректор отреагировала: таких вопросов не задают. Офицер встретил меня руганью (матом) с вопросом: кто мне дал право, без разрешения НКВД, покинуть место ссылки. Он меня спросил, как я добрался до Тюмени. И я ему ответил, что просил незнакомого человека взять мне билет на пароход от Сургута до Тобольска, а из Тобольска до Тюмени добрался грузовой баржей. Помощь подружек я, конечно, не упомянул. Когда разговор был окончен, он вызвал сержанта, который доставил меня в КПЗ. После того, как нашел место, ко мне подошел «старший» с золотой фиксой и спросил: «за что сидишь жидок?». Я ему кратко рассказал. После этого «старший» произнес два слова «надо помочь», и ко мне стали подходить: кто с куском хлеба, кто с сухарями, кто с куском комкового сахара, кто с куском сала. Я им был очень благодарен. Через 10 дней меня выпустили и приказали дважды в месяц отмечаться в комендатуре на улице Луначарского. Когда я явился в институт, меня вызвала ректор Михайлова, по матерински встретила, сказала, что в курсе всего, что со мной было, и уделять внимание учебе. Учителя физики очень нужны т.к. многие погибли на фронтах ВОВ. Хочу остановиться на трех эпизодах, которые случились с моим старшим братом и с нами обоими в Сургуте, которые свидетельствуют в каком бесправном положении мы там находились. 4 мая 1945 года, председатель промартели Кривошеин, где работал мой брат Гриша, спохватился, что работники кирпичного завода и лесоучастка, которые находились на противоположном берегу Оби, не охвачены подпиской на госзаем, за это им райком партии «головы снимет». В эти дни лед на Оби начал шевелиться, Кривошеин посоветовал брату брать плаху (примерно длиной три метра), портфель с подписанными листами и ночью часа в 3-4, когда лед примерзнет, постараться перейти реку. Рано утром 5 мая Гриша начал подписку на заем, а к 12-ти дня в сопровождении бригадира Бузина подошли к берегу Оби. Молча распрощались, и Гриша вступил на лед. Лед под ногами двигался и трещал, с одной льдины перескакивал на другую. Когда расстояние между льдинами увеличивалось, то перебрасывал плаху, и так переходил с одной льдины на другую. Когда берег оказался сравнительно близко, то Гриша стоял на большой льдине, которую быстро несло по открытой от льда реке. Он начал кричать «спасите!» и на его счастье на берегу находились два десятиклассника, которые его услышали. Они столкнули с берега лодку, которая зимовала на берегу и с большими трудностями добрались до льдины, с которой сняли брата. О подвиге ребят надо рассказать отдельно. По рекомендации председателя артели Кривошеина ребята были награждены медалями «за спасение утопающего». Второй эпизод. День Победы 9 мая 1945 года, к 8-ми часам все работники пришли на работу. Председатель артели отправил всех домой и велел к 9-ти часам вернуться с какой-то закуской, будем праздновать День Победы. Когда сели за стол со скудной закуской, то Кривошеин раздал всем по чекушке (250 грамм) водки. Не столько радовались, как с плачем вспоминали бабы своих погибших мужей, сыновей. Бабы меня уважали, многим помогал по хозяйству (подвозил сено, дрова). Многие подзывали, просили вспомнить погибшего мужа или сына, наливали себе и мне по немножко водки. Отказать нельзя было. В жизни я не пил так, как в день Победы 9 мая 45-го года. Это действительно был праздник со слезами на глазах. Через две недели состоялось общее собрание всех работников артели (в том числе кирпичного завода и лесоучастка). На собрании присутствовали член горкома партии и представитель военкомата. Всем вручали медали «За трудовую доблесть в годы ВОВ», кроме брата и меня. Объяснили это не наше решение, есть указание, чтоб сыновьям «врагов народа» медали не вручать. Нам было очень обидно, но нас успокоила реакция многих работников артели. Они обнимали и успокаивали нас, предлагая свои медали, от которых с благодарностью, мы, конечно, отказались. Выслали без всякого решения суда. Может быть вина моего отца была в том, что с его помощью, его брат Ицхак незаконно уехал в Израиль. Зима 1952 года. Свободный урок (окно), сижу в учительской, проверяю письменные работы своих учеников. Напротив меня сидит Турбаева Татьяна, учительница географии, секретарь парторганизации и читает газету «Правда», в которой опубликована нота протеста МИДа СССР Правительству Израиля. Накануне неуравновешенный израильтянин выстрелил в окно посольства СССР в Израиле, и выстрелом ранил работника посольства. Комментируя это происшествие, она сказала: «жаль, что Гитлер не всех евреев убил». Я сразу не среагировал, а во время большой перемены, нашел председателя профкома и попросил его вместе со мной зайти в кабинет директора школы. Рассказав директору о фашистских высказываниях секретаря парторганизации, я потребовал принять соответствующие меры. Через какое-то время Татьяна Турбаева подошла ко мне и сказала: «мой комментарий не относится к Вам лично, если я Вас обидела, то прошу прощения». На что я ей ответил: «прощения надо просить не у меня, а у еврейского народа».

Учеба в институте.

Из-за побывки в КПЗ и двухгодичного перерыва (1944 – 1946 год) начало учебы было затруднительным. Спасибо Льву Корчемкину, который каждый день после учебы и скудного обеда сидел со мной в библиотеке, помогая усвоить проходимый учебный материал. Помог мне учиться т.к. как многие из-за голода оставили институт, помог мне и спорт. Когда при румынской власти я учился 3 года в гимназии, учителем физкультуры был молодой преподаватель, который окончил американский спортивный колледж. Все занятия физкультуры были – баскетбол. За эти годы усвоил технические приемы игры: пошли броски по кольцу, дриблинг, передачи. Когда в Тюменском пединституте на первом занятии физкультуры преподаватель расспрашивал студентов каким видом спорта они занимались, я сказал, что занимался баскетболом, хотя 6 лет мяч в руках не держал. За сборную института играл на первенстве города и области. На втором курсе был включен в состав сборной области и стал получать талоны на питание, что для меня было большим подспорьем. Как член сборной области я должен был участвовать в первенстве РСФСР, и быть в разных городах, а у меня с этим были проблемы т.к. у меня не было паспорта. Об этом тренер команды поделился с членом сборной области по баскетболу, членом команды «Динамо», полковником Баржиным. Состоялся разговор с Баржиным, и он мне велел принести 4 фотографии для документов. Через несколько тренировок он мне передал паспорт и военный билет, и я уже мог спокойно участвовать в первенстве РСФСР. С учебой у меня проблем не было, я уверенно переходил из курса на курс. С большой теплотой вспоминаю коллектив работников промартели (сапожников, швей, столяров, парикмахеров, работников кирпичного завода лесоучастка). Мы, я и брат, евреи административно-ссыльных не слышали ни одного оскорбительного слова, только уважительное отношение.

Окончание учебы в институте и начало работы учителем.

После одной из последних тренировок полковник Баржин вызвался подвезти нас, баскетболистов, живущих в общежитии к месту проживания. Я жил в комнате с Володей Ващенко. Он попросил его подождать в коридоре, так как он хочет со мной поговорить. Полковник сказал мне, что паспорт и военный билет он оформил и передал мне под свою ответственность и что по окончании института эти документы я должен ему вернуть. Я документы ему вернул, поблагодарил за доверие. Мы тепло обнялись, попрощались и он высказал теплые пожелания.

Через несколько дней наш курс вызвали на комиссию по распределению. Всех распределили на работу, только меня не вызвали. Опять, через несколько дней, меня вызвал декан факультета Хилькевич и вручил направление на работу учителем физики в Кондинской средней школе (Кондинск – село не далеко от Березово, куда в свое время Петр 1 выслал семью Меньшиковых). Со мной «северный договор» в районо не заключили и мне назначили зарплату без северных. Меня вызвали в райотдел НКВД и велели каждое 15-е число каждого месяца приходить отмечаться. Коллектив учителей относился ко мне нормально. Что в Кандинске работает участник первенства РСФСР по баскетболу узнал Клим Уваров – председатель Ханты-Мансийского окружного комитета по спорту. На встречу со мной он прилетел на самолете (кукурузнике), предложил переехать на работу в Ханты-Мансийск и заняться подготовкой команды округа по баскетболу для участия в ежегодной спартакиаде народов севера, в которой команда Ханты - Мансийского округа постоянно проигрывает. Я дал согласие и новый 1951 – 52 учебный год провел в средней школе №2 (директор Филлипович). Школа хозяйственным способом начала строить клуб, и я со старшеклассниками участвовал в этом строительстве. Школа №2 расположена в южной части города, а маленький спортзал педагогического училища, где я тренировал членов команды, находился в северной части города. В отсутствие нормального общественного транспорта тренировки срывались и меня перевили работать учителем физики в среднюю школу №1, которая находилась рядом с педучилищем, следовательно со спортзалом. Начиная со спартакиады 1953 года команда Ханты-Мансийского округа стала выигрывать. Я, как капитан окружной команды, получал грамоты, призы и награды, что не влияли на мой статус административного ссыльного. Со способными учениками я работал факультативно и многие из них стали победителями и призерами городских, окружных и областных олимпиад по физике. В конце 1955-56 учебного года произошел забавный случай. Присланный из Подмосковья зав. окружным отделом образования Жуков оказался хроническим алкоголиком, который неделями не выходил на работу и его надо было с работы срочно снять и хотели назначить на его должность директора ср.шк. №2 Филлиповича, школы, где я начал работать в Ханты-Мансийске. Филлипович заявил в Горкоме и окружкоме партии, что даст согласие на перевод если на его место назначат Мичника Рувина Моисеевича, так как он с ним работал и знает его как учителя и работника, который помогал ему как директору школы. Ему говорили в горкоме партии, что Мичник не член партии, а административный ссыльный, но Филлипович стоял на своем. И начали горкомовцы меня «сватать». Мне предлагали вступить в ряды членов партии на что я им ответил, что я, как административный ссыльный, не достоен быть членом партии и мне будет трудно руководить, я там работал и знаю нравы многих учителей. Так же говорил, что, когда освобожусь от ссылки, а предпосылки были – прошел XX съезд партии, покину север, так как мама больна. Меня три недели «сватали» и в конце концов я заключил трудовой договор на 3 года, с условием восстановления «северных». Вскоре ссыльным стали выдавать паспорта, но с 49 статьей, что означало, что у бывшего ссыльного нет права вернуться на жительство в то место, откуда выслали и жить в столичных городах.

Три года проработал директором школы, кроме учебной и руководящей должностей, занимался с учительским коллективом занимался заготовкой дров хозяйственным способом, 900м3 дров для отопления здания школы, строительства клуба и мастерской. По окончании трудового договора я подал заявление на увольнение, и моя ссылка закончилась. Реабилитацию наша семья получила в апреле 1990 года.