РОД И СУДЬБА (ЭЙХЕНБАУМ)

Яков Эйхенбаум

История семьи Эйхенбаум уникальна, как и история каждой еврейской семьи. Но сначала о самой фамилии, хотя она и не является родовой для этой семьи. Эйхенбаум – в переводе с немецкого означает «дубовое дерево». Фамилия эта в начале 19 века была распространена в таких городах и местечках, как Луков, Съедельц, Хельм, Люблин, Радом, Пинчов, Беджин, Варшава. Сегодня мы попытаемся проследить одну из ветвей этой фамилии, судьба которой сложилась удивительно неоднозначно. Этот путь от просвещения до ассимиляции, прошли многие еврейские семьи, к нашему времени уже давно растворившиеся в потоке других народов.

Итак, начнем с Якова Эйхенбаума, урожденного Яакова Гельбера. Он родился 12 октября 1796 года в Галиции в местечке Кристинополь (которое позже было переименовано в Червоноград) и был признан абсолютнейшим вундеркиндом. Как пишут в «Брокгауз и Эфрон»: «ребенком Яаков вызывал удивление своими феноменальными способностями; двух лет он уже свободно читал на древнееврейском, в четыре года он знал Пятикнижие».

Его отец Моисей Гельдер сын Иосифа, родившийся в Замостье, городе под Люблином, отошедшим по очередному договору к Российской империи, принял, даже по тем временам, несколько неординарное решение – он не только сосватал своего восьмилетнего сына, что, в общем, было достаточно распространено, но, главное, отослал его на воспитание к будущему тестю. Чем, какими обстоятельствами был вызван такой странный поступок, история умалчивает.

Будущий тесть, арендатор (откупщик) жил возле местечка Орхова, на Волыни. Яаков попал в семью жесткую, ортодоксальную и категорически противящуюся каким-либо новым веяниям или всему тому, что выходило за привычный круг знаний. Мальчик же был, видимо, не только чрезвычайно любознателен, но, имея непростой характер, всегда пытался настоять на своем. Достаточно рано он начал изучать Талмуд и изучая его, познакомился с основами математики. Жажда познания вела его ко все большему расширению круга привычных знаний. Так называемые «светские науки» все больше притягивали его. Подобная странная страсть не вызывала удовольствия со стороны семьи тестя. Закончилось все это тем, что Яков вынужден был развестись с женой, и для него начались годы скитаний.

В 1815 году в 19 лет он вернулся на родину отца, в Замостье. Он, наконец, попал туда, куда стремился долгие годы. Дело в том, что в Замостье того времени был кружок деятелей чрезвычайно модной тогда Хаскалы, ориентирующихся на Берлинское просвещение в русле школы Мендельсона, одного из отцов Хаскалы. О Хаскале написаны сотни, если не тысячи работ. Знаменитые деятели Хаскалы занимались просвещением или изучением так называемых «светских или европейских» наук при этом всегда, во всяком случае, в подавляющем своем большинстве, самоиденцифицируясь с еврейским народом. Их жажда познания вела их к тому, чтобы изучить не только «науки еврейские», но и культуры, историю, языки окружающих их народов. Но по какой-то странной иронии судьбы или как раз, в силу ее закономерности, именно их дети или внуки в большинстве своем либо становились сторонниками ассимиляции, либо просто уходили от собственного еврейства крестясь, переходя в католичество, православие или принимая протестантизм. А уж их потомки обычно от еврейства становились далеки чрезвычайно.

Возвращаясь к нашему герою, следует заметить, что впоследствии он станет знаменитым «просветителем» и «рационалистом», то есть сторонником идеи рационального объяснение Торы. В Замостье Яков вторично женился и там впервые и познакомился всерьез с просветительным движением. Он изучил математику, немецкий, философию и французский. В 1819 году он перевел "Элементы" Эвклида на иврит, но не смог опубликовать эту работу – у него не было денег. В Замостье же он и поменял свою фамилию на Эйхенбаум. В течение ряда лет он «обремененный многочисленной семьей, скитался по разным городам, перебиваясь частными уроками». В годы своего пребывания в Умани он близко сошелся с Гиршом Бером Гурвичем, известным впоследствии профессором Кембриджского университета под именем - Герман Бернард, «одним из пионеров европейского просвещения среди евреев в России, писателем и педагогом».

В 1835 году добравшись до Одессы Яков, теперь уже Эйхенбаум, открыл частную еврейскую школу (по принципу частных немецких школ). Но предприятие это просуществовало недолго. Все это время он пишет и пытается издаваться. В его сборнике стихотворений «Коль Зимра», который ему удалось опубликовать в 1836 году в Лейпциге, напечатаны его стихи. Критики писали об этом как о «возрождении новой поэзии на иврите». С восторгом была принята критикой его поэма "Arba itot ha-Schanah" (четыре времени года). Самым крупным его произведением, пожалуй, является одна из самых странных поэм - поэма "Ha-Kerab" опубликованная в Лондоне в 1840 году и переведенная через 7 лет на русский. Суть этой поэмы в том, что Яков Эйхенбаум, замечательный шахматист, «в стихах описывает партию шахматной игры в виде битвы». В сущности, эта поэма явилась не только, как писали критики «по изяществу формы и яркости образов заметным этапом в развитии новоеврейской поэзии», но и учебником по шахматной игре. Он написал еще несколько больших поэм. Как математик он обратил на себя внимание своим спором с С. Д. Луццатто по поводу одного неясного места y Авраама ибн-Эзры. Сенсацию произвело его спор с французским математиком Франкером. Он открыл ошибку в вычислениях Франкера, когда переводил его знаменитый курс на иврит. Но при всем этом его материальное положение было крайне тяжелым. Как пишут историки «терпя крайнюю нужду», Яков обратился в 1843 году к И. Б. Левинзону "Мендельсону русских евреев", с просьбой, чтобы тот похлопотал за него ο месте в одной из открываемых казенных школ.

Наконец, его бесконечные скитания завершились - он был назначен смотрителем еврейской школы в Кишиневе, a с 1850 года и до самой смерти состоял инспектором житомирского раввинского училища. Остроумный, легкий, общительный он пользовался большой популярностью не только среди своих учеников, но и вообще среди современников. При этом авторы статьи в «Брокгауз и Эфрон» с горечью констатируют: «неблагоприятные условия переходной эпохи не дали ему возможности нормально развить свои исключительные дарования.». В это время, как мы знаем, шла нешуточная борьба ортодоксов и хасидов с деятелями Хаскалы. В это же время шла война и между ортодоксами и хасидами. Вообще редки те времена, когда евреи не боролись друг с другом. И очень часто, к сожалению, способы борьбы были не всегда самыми лучшими и благородными. Справедливости ради следует сказать, что как пишет о Якове Эйхенбауме еще одна энциклопедия он «пользовался всеобщим уважением в еврейской среде и ни разу не скомпрометировал себя попытками решать внутриеврейские разногласия с помощью российского правительства». Яков Эйхенбаум — поэт и математик умер в Киеве 27 декабря 1861 года.

Продолжая восстанавливать генеалогическую линию его рода, мы останавливаемся на его сыне, которого мы знаем под именем - Михаил. Скорее всего, он, видимо, был назван в честь деда Моисея. Как мы знаем из «Памятной книги Воронежской губернии» в 1890 году в уездный Землянск под Воронежем переселился «врач Михаил Яков Эйхенбаум», родившийся в 1853, сын инспектора Житомирского раввинского училища. Мы знаем о нем, что он женился на православной Надежде Дормидонтовне Глотовой, 1858 года рождения, дочери адмирала Глотова. Мы также знаем о нем, что он крестился. С чем это было связано? С просвещением? С любовью? С возможностью престижного трудоустройства? У нас нет ответов на этот вопрос. Жена его была, как пишут о ней историки «одной из первых женщин в России, которая стала квалифицированным врачом». Сам Михаил служил врачом «по железнодорожному ведомству». В 1900 году семья переехала в Воронеж. Умер Михаил во время русской революции, в 1917 году.

Всеволод Эйхенбаум

В Воронеже выросли и два его сына – Всеволод и Борис. Всеволод был старший, он родился в 1882, Борис был младше его на четыре года. Оба они закончили воронежскую гимназию. И тут судьбы их разошлись.
Всеволод поступает в Петербургский университет на юридический факультет и с головой окунается в модное тогда революционное движение. По воспоминаниям современников – «и кто из студентов тогда не был революционером?» В 1905, в возрасте 23-х лет он вступает в самую радикальную и боевую на тот момент партию (если не считать, конечно, маленькой группки маргиналов объединившихся вокруг Ульянова) в партию социал.революционеров – эсеров.

В том же году его младший брат Борис приезжает к нему в Петербург, собираясь поступить в Военно-медицинскую Академию. Но во время революции 1905 года Академия закрыта, и Борис поступает на биологическое отделение Вольной высшей школы П.Ф.Лесгафта. Правда, тут же Борис решает изменить свою судьбу и посвятить ее музыке. В январе он поступает в музыкальную школу профессора Рапгофа и одновременно занимается роялем, скрипкой и вокалом. А осенью опять меняет решение и поступает на славянско-русское, а потом и на романо-германское отделение историко-филологического факультета Петербургского университета.
Через два года в 1907 его старшего брата Всеволода арестовывают и за участие в эксах (экспроприациях – распространенные тогда «ограбления во имя революционных идей») осуждают на вечное поселение в Сибирь.

Борис Эйхенбаум

Борис в это время выпускает свою первую статью – «Пушкин-поэт и бунт 1825 года (Опыт психологического исследования)».
Через год Всеволод бежит по дороге в ссылку, и нелегально перебирается во Францию.
В 1909 его младший брат оставляет профессиональные занятия музыкой, чтобы полностью посвятить себя филологии и пишет статьи о поэтика Державина и Карамзина.
В 1911 году после разоблачения знаменитым публицистом Бурцевым одного из руководителей партии эсеров провокатора Азефа, Всеволод выходит из партии и становится анархистом-коммунистом и одним из организаторов заграничного российского анархического движения.

Борис в том же году вновь возвращается на славяно-русское отделение, испытывая «необычайный и живой интерес к русскому языку и вообще к славянству». Через год Борис заканчивает Университет. В 1913–1914 году его статьи печатаются во многих изданиях, он ведет обозрение иностранной литературы в газете «Русская молва». Выходят его статьи «О мистериях Поля Клоделя», «О Чехове», публикуется его переводы с французского. Он один из самых активных участников литературной жизни Петербурга: ходит на заседания Гумилевского «цеха поэтов», на вечера футуристов, спорит в печати с Мережковским, провозглашает поиск «культурной цельности».
Старший брат Всеволод в 1914 году вступает в партию анархистов-синдикалистов.
Бориса в это время приглашают преподавать в гимназию Я. Гуревича. Он пишет «О принципах изучения литературы в средней школе».

Начинается Первая Мировая война. Всеволод - член русской и французской анархистских групп в Париже, участник "Комитета Интернационального действия". В августе 1916 года его арестовывают за антимилитаристскую пропаганду и сажают в концентрационный лагерь. Он совершает побег и добирается до Соединенных Штатов. В июле 1917 года, сразу после революции, он возвращается в Россию. Немедленно он становится членом петроградского "Союза анархо-синдикалистской пропаганды" и одним из редакторов его газеты "Голос Труда". В октябре он пишет: "Нас спрашивают... как мы относимся к возможному выступлению масс с лозунгом "Вся власть Советам", и примем ли мы в нём участие... Мы не можем не быть заодно с революционной массой, хотя бы она шла не по нашему пути... хотя бы мы предвидели неудачу выступления. Мы всегда помним, что заранее предусмотреть направление и исход массового движения нельзя. И мы считаем нашим долгом участвовать в таком движении, стремясь внести в него наше содержание, нашу идею, нашу истину". Всеволод выпускает программную статью "Ленин и Анархизм" Вот цитата из нее: "Путь марксизма неизбежно проходит через государство, политическую власть и политическую диктатуру. Путь анархизма проходит через самостоятельную организацию масс... Русская революция, с самого начала, пошла стихийно по анархическому пути". В начале марта 1918 года он организовывает партизанский отряд и, возглавив его, отправляется на фронт «для защиты Октябрьской революции от наступающих немцев".

Младший брат Борис в это время начинает преподавать в Петроградском, будущем Ленинградском, Университете. Он, как раньше писали «сближается с членами ОПОЯЗ». ОПОЯЗ расшифровывается как Общество Изучения Поэтического Языка. Общество это было авангардистским и совершенно революционным, но не в социальном, а в литературном смысле. Что мог бы сказать этим молодым людям Всеволод? Быть может, он мог бы повторить Бабелевские фразы «Перестаньте скандалить за вашим письменным столом и заикаться на людях. Представьте себе на мгновенье, что вы скандалите на площадях и заикаетесь на бумаге. Вы тигр, вы лев, вы кошка» Но, по воспоминаниям Бориса, в опоязовцах «всколыхнуло и потянуло именно то, что я увидел тягу к новой культуре, к новому социальному строю». Это была знаменитая группа так называемых «формалистов» - Осип Брик, Юрий Тынянов, Виктор Шкловский, Роман Якобсон... Все те имена, которые в дальнейшем и создадут теорию русской литературы. Все те люди, которым в дальнейшем припомнят их «формалистское прошлое». Собственно истинным манифестом ОПОЯЗа была статья Эйхенбаума «Как сделана “Шинель” Гоголя». Борис начинает писать свою знаменитую трилогию о Льве Толстом.

Всеволод уезжает на Украину и воюет на полях сражений Гражданской войны. К своей фамилии Эйхенбаум он прибавляет революционно-романтический псевдоним – Волин. Осенью он участвует в создании Конфедерации анархистской организации Украины. В 1919 году становится членом ее секретариата и одним из редакторов газеты «Набат» Вскоре он - ближайший сподвижник Нестора Махно, зам.председатель Военно-революционного совета Повстанческой армии, руководитель ее Культпросвета и один из главных идеологов махновского движения. Кстати, Махно единственный, пожалуй, военачальник той поры из всех красных, белых, зеленых и жевтоблокидников, который расстреливал своих и чужих за еврейские погромы. Как пишет один из крупнейших современных исследователей анархизма историк Моше Гончарок «Волина – Эйхенбаума называли "столпом анархии", он был, по существу, «интеллектуальным лидером махновского движения». Имя Волина – Эйхенбаума наравне с Махно гремит по всей тогдашней России. В декабре 1919 г. в газете армии «Шлях до воли» Всеволод публикует статью «Позор», направленную против антисемитских настроений повстанцев. Всеволода называли «идеологом махновского движения». Его споры с Махно по теоретическим и практическим вопросам были общеизвестны. В какой-то момент он даже подал в отставку из-за несогласия с Нестором.

Борис, младший брат в это время, в 20-ом году, начинает работать в Государственном институте истории искусств, где получает звание доктора филологических наук, а потом и профессора.
В январе того же двадцатого Всеволод арестован в городе Кривой Рог «органами советской власти» и в марте переведен в Москву. Полгода он сидит в московской тюрьме, но после соглашения большевиков с махновцами его освобождают. Через два месяца, 25 ноября его вновь арестовывают уже в Харькове, на этот раз за подготовку анархистского съезда. Вновь арестованного его вновь препровождают в Москву. Но по запросу делегатов Съезда Красного Профинтерна на имя Совета Народных Комиссаров вновь освобождают и в числе десяти анархистов 5 января 1922 высылают за границу. Как пишет Моше Гончарок «по рассказу видного израильского филолога-слависта Ильи Сермана (Иерусалим), накануне высылки Волина из Советской России в 1922 году, тот пришёл к брату попрощаться, и они проговорили всю ночь. Среди прочего, Волин сказал: "Если эти начнут рассказывать об ужасах махновщины - не верь ни одному слову".

Борис в это время выпускает статью за статьей, его литературная и филологическая деятельность приобретает все большую известность. Он создает фундаментальный труд о Лермонтове, о Толстом, пишет программную статью «Теория формального метода», утверждает, что литература неотъемлема от личности писателя, что филология должна стать литературой. Постепенно он становится все более знаменитым и общепризнанным историком литературы. И вдруг неожиданно в 1924 году, словно вспомнив о брате, признается Шкловскому в письме: «История утомила меня, а отдыхать я не хочу и не умею. У меня тоска по поступкам, тоска по биографии». В том же году он пишет статью о своем деде Якове Эйхенбауме, а через год в дневнике записывает: «Научная работа прежнего типа не привлекает – скучно и не нужно. О педагогической работе и говорить нечего – ее следовало бы бросить, оставив только кружок близких учеников. Во всей своей остроте и простоте стоит вопрос – что мне дальше делать в жизни? Куда направить свой темперамент, ум, силы?» В это время Всеволод в Париже выступает в анархистских организациях и тоже пишет, пишет, пишет...

Борис в своем дневнике говорит о своей жизни - «литература не была в ней задумана». Как замечает КЕЭ - всю жизнь Борис ощущал «духовную генетическую связь с еврейским дедом», - «закон наследственности ... привел меня ... на историко-филологический факультет». Он работает без устали. Он пишет о Салтыкове-Щедрине, о Полонском, издает так и непризнанную книгу «Маршрут в бессмертие. Жизнь, подвиги чухломского дворянина и международного лексикографа Николая Петровича Макарова».

В своем дневнике он записывает: «Я совсем один». По свидетельству Шубинского, которое приводит А.Гордон «в 1937 году Эйхенбаум ежедневно звонил утром дочери и, сообщая, что он жив и на свободе, говорил слово "недолет" или "перелет" (почти каждую ночь приходили брать кого-либо из его литературных соседей по квартире)». Шубинский замечает, что в атмосфере фатального страха перед властью Эйхенбаум был среди тех немногих, кто сумел "избежать катастрофы, избежав в то же время бесчестья".

Галина Кузьменко и Махно

Всеволод в это время в Париже то вновь сходится с Махно, то ссорится с ним. Махно умирает в 1934 году, и сплетники упорно распространяют слухи о романе Всеволода с его вдовой – Галиной Кузьменко (которая после Второй Мировой Войны оказалась вновь в России, была, естественно, посажена в лагеря (матери дали восемь лет лагерей, дочери - пять лет ссылки), после смерти Сталина - амнистирована, последние годы провела в казахском городе Джамбуле, где и умерла в 1978 году, а ее дочь от Нестора Махно – Елена Михненко, скончалась в России уже совсем недавно, в 90-ых годах). Всеволод становится редактором, а также автором предисловия и примечаний к двум томам книг Махно, выпущенным уже после его смерти. Во время гражданской войны в Испании он активно сотрудничает с испанскими анархистами. В начале Второй Мировой Войны он скрывается во Франции и участвует в подпольных группах Сопротивления - Маки. Он умирает в 1945 году.

Могила Всеволода Эйхенбаума

Борис продолжает работу над книгами о Толстом, как пишет российская энциклопедия «видя в этом труде «спасение и лечение» от страшных событий в общественной жизни». Как указывает КЕЭ «в 1949 году, в ходе кампании по борьбе с космополитами, подвергся травле, был уволен из университета и Пушкинского Дома и пять лет был лишен всякой возможности научной и литературной работы». Его труды практически перестали издавать. Он перенес тяжелую болезнь сердца. Он умер в Ленинграде, на 14 лет пережив своего старшего брата, в ноябре 1959 года. По словам критика Золотоносова «он был всегда настроен на трагический мотив странности, ненужности, одинокости, маргинальности и неуместности, чувствуя себя таковым и в детстве в Воронеже, и в юности в Петербурге». «Тебе бы надо было жить во времена Пушкина или московских салонов эпохи Чаадаева, Герцена, Белинского. Тогда бы ты уже давно был бы представителем революционной демократии, а не папою ОПОЯЗа. Впрочем, история разберет, что лучше, а что хуже", - писал Борису его друг Юлиан Оксман, вернувшись из лагерей.

Оба брата приобрели за свою жизнь мировую известность. Старший стал одним из самых знаменитых анархистов эпохи, младший – одним из самых ее известных литературоведов. Чувствовали ли они себя евреями? Трудно ответить на этот вопрос. Во всяком случае, и в этом у нас не возникает никакого сомнения, евреями считали их все окружающие, от Нестора Махно до Иосифа Сталина, вдохновителя дела «безродных космополитов».

Пано посвященное Игорю Эйхенбауму

У Всеволода осталось три сына – Игорь, Юрий и Лео. Игорь, как вспоминает писательница Евгения Таратута, «служил на Мадагаскаре. Когда началась Вторая Мировая Война, он вместе с товарищем угнал самолет и перелетел в Сомали, на английскую военную базу в Джибуте, чтобы примкнуть к движению сопротивления генерала де Голя. В 1943 году Игорь Эйхенбаум в составе эскадрильи «Нормандия - Неман» вновь оказался в России. Как написано в сайте музея «Нормандии – Неман», созданного в одной из московских школ: «Поступив в полк в сентябре 1943 года, он участвовал во многих наступательных операциях Советской армии. Он закончил войну в звании младшего лейтенанта. Игорь Эйхенбаум получил многочисленные французские и советские награды». В одном из налетов немецкой авиации его контузило, и он почти оглох. Совсем недавно Игорь жил под Марселем и являлся генеральным секретарем ассоциации ветеранов эскадрильи «Нормандия-Неман».

Ольга и Лиза

Сын Бориса, «гениальный мальчик», погиб на фронте, дочь Ольга, по профессии библиотекарь, стала писательницей, она умерла совсем недавно в 1999 году, внучка Лиза за которой, как пишут журналисты «ухаживали — и гений Иосиф Бродский, и неподражаемый Сергей Довлатов, и режиссер Леонид Квинихидзе, и многие другие», вышла замуж за актера Олега Даля, она скончалась в 2003 году.

Вот основные судьбы членов этого еврейского рода. Кстати, если возвращаться к началу, к тому времени, когда Эйхенбаумы еще не была Эйхенбаумами, а были Гельберами из Замостья, то мы можем проследить другой вектор увлечений - Гельберы стали известными сионистами из Галиции, участвовали в создании Энциклопедию Иудаики, Энциклопедии Диаспоры, написали множество работ по еврейской истории Галиции, Польши, Австрии и Буковины, а их потомок, Натан Михаэль Гельбер, стал «одним из отцов еврейской генеалогии».
Am Z.