ФИЛО/АНТИ - СЕМИТЫ И СЕКСУАЛЬНОСТЬ, ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

Филосемит и большая семья

Жан Поль Сартр

Чтобы там не говорили историки, главной заслугой перед человечеством Жана Поля Сартра, философа, писателя, драматурга и знаменитого филосемита, отказавшегося от ордена Почетного легиона и Нобелевской премии по литературе, создавшего «экзистенциализм» и возглавившего «движение левых», было построение новой сексуальной ячейки общества – «большой семьи». Именно этим занимался он, будучи беззвестным студентом, немецким военнопленным, участником Сопротивления, наркоманом, алкоголиком, анархистом, экзистенциалистом, почти коммунистом и всемирно известным философом. Этому он посвятил жизнь. И жизнь эта удалась!

Симона де Бовуар

Соединившись с Симоной де Бовуар, в будущем профессором философии, писательницей и «яростной феминисткой», которую режим Виши изгнал из университета за сексуальную связь с одной из студенток, он заключил союз, в котором исключались «брак, соблюдение верности и моногамия», но предполагалась «искренность, откровение и отсутствие тайн». Этот союз был уникален во всех отношениях – два новомодных философа, воплощение парижской богемы, провозгласивших основной принцип экзистенциализма «Вы свободны, поэтому выбирайте!» по описанием друзей выглядели так - «он был небольшого роста, с брюшком, слепой на один глаз, она отличалась элегантностью, носила тюрбан, одевалась в яркие шелка или во все черное». Сам Сартр иногда принимал наркотики, иногда пил, время от времени жал руки Кастро, Че Геваре, Хрущеву и Мао, но семья, возглавляемая Бовуар, следила за его физическим и духовным здоровьем, отгоняя слишком ретивых поклонниц и политиков. Таким образом, несмотря на образ жизни, отличающийся от большинства современников, ему удалось прожить 75 лет и стать одной из выдающихся фигур современности.

Жак-Лорен Бост

Ольга Казакевич

«Большая семья» создалась спонтанно – первой в нее вошла импульсивная Ольга Казакевич, студентка Симоны, влюбленная в нее, а потом и в самого Сартра. Ничего не планируя, они зажили втроем. Следующей стала Ванда, сестра Ольги, которую Сартр вынужден был лишить невинности, так как по недоразумению эта зрелая девица была еще девственницей. Жан Поль признался Симоне - «Должно быть, я очень люблю ее, коль взялся за такую грязную работу». Возможно, он вслед за Реми де Гурманом считал, что «целомудрие - самое неестественное из сексуальных извращений». Через некоторое время семья пополнилась огненно-рыжей еврейкой Бьянкой Бьененфелд. После чего к ним добавился бывший студент Сатра Жак-Лорен Бост, который полюбил Ольгу и которого полюбила Симона. Впоследствии к ним присоединилась еще одна еврейка, семнадцати лет от роду, Арлет Элкаим. Она приехала из Алжира и Сартр даже решился жениться на ней, чтобы предотвратить ее депортацию, да к тому же всей семье показалось вдруг, что она забеременела. В результате Сартр нашел лучший выход из положения – он удочерил Арлет. После чего все решили, что Сартр – окончательный филосемит, пересчитав количество его еврейских любовниц. Сартр разразился знаменитыми «Размышлениями по еврейскому вопросу», где и прозвучало его прославленное – «антисемитизм не проблема евреев, это проблема неевреев». Впрочем, Арлет стала их последним семейным приобретением. Состав их большой семьи, наконец, приобрел постоянство.

Обложка книги Сартра "Антисемит и еврей"

Бьянка Бьененфелд

Конечно, были еще приходящие и уходящие, просто любовницы Сартра, любовницы и любовники Бовуар, но к семье они уже не имели отношения. В отличие от всезнающих моралистов Сартр мог честно воскликнуть «Я так и не постиг, как положено вести сексуальную и эмоциональную жизнь!» Он всегда старался быть честным, ему принадлежит беспощадная фраза «ад – это другие!» Сартра обвиняли во всех смертных грехах, в безнравственности и в дурном влиянии на молодежь, Его книги о евреях вызвали взрыв возмущения в антисемитских кругах, а его мысль о том, что кровь евреев, пролитая нацистами, – на руках всех неевреев и всех христиан, ему так и не смогло простить юдофобское большинство.

Сартр, Арлет Элкаим и другие на дне рождения Сартра

Моралисты и сторонники моногамии с едва сдерживаемым злорадством встречали каждую ссору в его семье, как неопровержимое доказательство собственной правоты. Их не смущало количество конфликтов, лжи и измен, регулярно сопровождающих моногамные браки. С восторгом приняли они ранний роман Симоны де Бовуар «Она пришла, чтобы остаться» написанный в тот момент, когда к ним примкнула Ольга и началась жизнь втроем. В романе, как писали критики «повествование заканчивается искусно задуманным убийством общей любовницы». Во всяком случае, мы можем констатировать, что это произошло на бумаге - в реальной жизни, члены семьи испытывали друг к другу самые нежные и сильные чувства. Эти люди во время немецкой оккупации даже создали из семьи ячейку Сопротивления. И хотя некоторые маки и люди, ушедшие с де Голем, с полупрезрением называли это «сопротивление кафе Флор», по названию кафе где они собирались, все-таки надо было иметь немалое мужество, чтобы печатать листовки и рисковать собой в тот час, когда, как выразился ректор Парижской Академии, вся Франция под руководством правительства Виши была «устремлена к реставрации моральных и семейных ценностей». После войны взгляды семьи тоже не совпали с идеалами большинства. Сартр стал идеологом бунтующих левых сил, безумных студентов и беззаветных борцов с колониализмом. Пять тысяч ветеранов алжирской войны ответили ему, промаршировав по Елисейским полям и скандируя: "Смерть Сартру!". Его дом забросали гранатами.

На похоронах Сартра в Апреле 1980 года десятки тысяч человек вышли на улицы Парижа, чтобы выразить своё горе

Он умер в 1980 году. За несколько лет до этого Сартр почти ослеп. Он уже не мог писать, он диктовал. Он диктовал свои размышления об этой счастливой «беспорядочной жизни, исполненной бурной, неукротимой, необузданной свободы».

Перед смертью он запретил свои официальные похороны. Но, как свидетельствуют биограф, «по мере того как похоронная процессия двигалась по Парижу к ней присоединилось 50 тысяч человек».

Симона де Бовуар написала: "Его смерть разлучает нас. Моя не соединит нас снова. Великолепно, что нам было дано столько прожить…". Через шесть лет умерла и она.

Приложение

«Имею честь предложить вам исключить из ведомства парижской Академии мадемуазель де Бовуар, профессора философии в выпускном классе лицея Камиль Се, и г-на Сартра, профессора философии в выпускном классе в лицее Кондорсе.

Уже во время работы в Руане мадмуазель де Бовуар оказывала, по всей видимости, на некоторых из своих учениц подозрительное влияние; с одной из них, мадемуазель Сорокиной, она впоследствии поддерживала в Париже отношения, в характере которых... не приходится сомневаться.

В этот час, когда вся Франция устремлена к реставрации моральных и семейных ценностей, дальнейшее пребывание мадемуазель де Бовуар и господина Сартра на кафедрах ведомства среднего образования представляется мне недопустимым. Мы не можем оставить нашу молодежь на учителей, которые сами не умеют себя вести.

Ректор парижской Академии»

Евреи, проблемы пола и житие мыслителя

Василий Васильевич Розанов

Василий Васильевич Розанов, русский писатель и мыслитель, навсегда забытый Советской властью и с пафосом реанимированный в связи с ее скоропостижной кончиной, славился своим велеречивым стилем, умопомешательством на еврейском вопросе и застенчиво-отчаянной сексуальностью. Василий Васильевич, словно сошедший со страниц Федора Михайловича Достоевского в роли одного из его полубезумных героев, то самоуничижаясь, проклинал собственное ничтожество, то именовал себя провозвестником Божьим.

Василий Васильевич был сложным человеком или, как пишут его нынешние апологеты, «очень, очень неординарным». Поддавшись некоторой мании величия, обуревавший, впрочем, его всю сознательную жизнь, он писал о себе – «Да и еще скажут: у нас Розанов один. И прибавят: Такого, как Розанов, - ни у одного народа нет!». После чего непременно обвинял себя в ужасной «мизерабельности», обзывая «тлей и червем».

Пожалуй, из всего человеческого племени он более всех не любил писателей (если конечно не считать евреев). Еще будучи учителем Елецкой гимназии и «одинаково ненавидя», по собственному признанию, «как учеников, так и учителей», он, словно предчувствуя нечто недоброе, написал донос на ученика 3-го класса Мишу Пришвина, вследствие чего Мишу из гимназии и выгнали.

Федор Михайлович Достоевский

Василий Васильевич не ошибся в своих предчувствиях. Миша вырос, превратился в знаменитого писателя М. И. Пришвина и так отозвался о своем учителе – «Пришел в класс учитель географии, которого гимназисты называли – «Козел», весь он был лицом ровно-розовый, с торчащими в разные стороны рыжими волосами; зубы совсем черные и далеко брызгаются слюной». Возможно, что именно в связи с подобными отзывами, Василий Васильевич, убежденный некоторыми друзьями, что он мыслитель и великий писатель, других писателей и терпеть не мог. Некрасова с Белинским и Чернышевским презирал, Гоголя обвинял в сатанизме и тайной некрофилии, Тургенева не выносил. Один у него идеал был – Федор Михайлович Достоевский.

При этом сам Василий Васильевич у многих современников вызывал засвидетельстванное сильное ощущение тошноты, представляя из себя некую шальную помесь Смердякова и Иудушки Головлева. Некоторые даже предполагали, что Розанова, как такового не существует вообще, что это не более чем литературный персонаж, неким мистическим образом обретший сомнительную плоть.

Когда знаменитый Владимир Соловьев называл его «Иудушкой русской мысли», а Розанов обижался и плакал навзрыд, о чем сразу же подробно рассказывал в периодической печати, его утешал другой русский философ, П. Флоренский, пытаясь вернуть в истинное христианское лоно. Впрочем, Василий Васильевич и Христа представлял себе настолько по-своему, что некоторые его друзья и даже такие декаденты, как Мережковский (на которого он иногда пописывал доносы в газеты) некоторым образом содрогались.

Д. Мережковский

Возможно, Василий Васильевич так бы и остался провинциально тоскливым философствующим учителем, похожим на персонаж из соллогубовского «Мелкого беса», если бы не его дар стилиста и не само существование еврейского народа.

Зинаида Гиппиус

Как писала Зинаида Гиппиус - «всю жизнь Розанова мучили евреи». По большому счету именно еврейскому народу Василий Васильевич обязан своей несколько запоздавшей славе. В бесчисленных знаменитых своих погромно-энтомологических статьях о деле Бейлиса (которого безуспешно пытались обвинить в ритуальном убийстве мальчика Ющинского), он смог сообщить многомиллионной Империи о своих взглядах на еврейский вопрос.

Он так неустанно сравнивал евреев с пауками, скорпионами, змеями, спрутами, осьминогами и прочими представителями нечеловеческого общества, что сумел внушить читателям чувство ужаса и неподдельного отвращения, при этом, видимо, не столько к евреям, сколько к себе самому.

Вот отрывок из его опуса - «Еврей сам по себе не только бесталанен, но - ужасающе бесталанен: взамен всех талантов имеет один большой хобот, маслянистый, приятный; сосать душу и дар из каждого своего соседа, из города, из страны... Берегите глаз свой и ухо от еврея. Евреи устроились спрутообразно. Сосут, потому что у них кончики ног, рук, головы - с присосочками. И сосут, к чему бы они ни приложились. Сосут, как дышат. Сосание необходимо им, как дыхание. Их нельзя судить, осуждать... Жидки вообще сладенькие. Они вас облизывают, и вам приятно быть под их тёплым, влажным языком. Вы нежитесь. И не замечаете, что поедание вас уже началось... Так они съели Египет и Рим. Справиться же с вислоухой и легкомысленной Европой и Россией им уже ничего не стоит. ...Понимаете ли вы теперь, что каждый честный и любящий Родину русский неодолимо и истинно чувствует в евреях проклятие России? Народы около них вечно будут рахитичны, бледны, малокровны и немощны. Как человек с солитёром... Иудеи распяли Христа. Они и нас распнут и уже распинают....Вот что, мои милые русские: всячески сторонитесь евреев и не вступайте в никакие отношения с ними. Если, идя по улице, вы издали увидите фигуру "как будто еврея" - потупьте глаза и таким образом НЕ УВИДЬТЕ ЕГО. Взглянувши друг на друга с евреем - вы уже несколько перестали быть русским и несколько объевреились. Увидя комнату, где разговаривает еврей, не входите в неё; а если придёт еврей - заговорите с кем-нибудь третьим, чтобы не только его не слушать, но и не слышать, берегите ум от евреев!»

Впрочем, большая часть публики с восторгом приняла мнение мыслителя. Писатель доносил населению, сначала в газетах, а потом и в отдельно изданной книги с привлекательным названием «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови», что иудеи, в лице несчастного Бейлиса, если бы даже хотели, то не смогли бы не разорвать на части христианского младенца и не выпить его крови, просто в связи с тем, что для них это дело естественное, деликатесное и неотделимое от их расовой, биологической и религиозной принадлежности.

Многочисленные сторонники писателя логично дополняли его смелое утверждение, обвиняя проклятое племя в непреодолимом желании «попробовать на вкус» христианской плоти. При этом сама мысль Василия Васильевича была одновременно и незатейливой и парадоксальной. Логика его была таковой – «Иудаизм строго запрещает своим адептам употреблять в пищу какую-либо кровь. Следовательно, иудаизм придает крови особое, священное значение. Следовательно, кровь должна играть в ритуалах иудаизма чрезвычайно важную роль. А если так, то в секретных обрядах их религия просто обязана предписывать употребление крови!».

Павел Флоренский

Именно за эту витиеватую мысль другие русские писатели выгнали его из знаменитого тогда «Религиозно-философского общества». Кроме миллионов сторонников и Союза Гавриила Архангела (печально известного, как «Черная сотня») его идеи поддержал и бывший студент-математик, знаменитый священник, ученый и богослов Павел Флоренский.

Будучи «человеком утонченной культуры и громадных знаний» «прославившийся своей честностью» Флоренский соглашался с Василием Васильевичем и утверждал, что «если бы я был не православным священником, а евреем, я бы и сам так поступил - обязательно пролил бы кровь Ющинского». Вообще же Павел Флоренский был убежден, что «теперь в мире нет ни одного народа, совершенно свободного от иудейской крови, и есть еврейство с абсолютно несмешанною кровью. Итак, есть евреи, полуевреи, четверть-евреи, пятая-евреи, сотая-евреи и т.д. И вот каждый народ с каждым годом увеличивает процент еврейской крови, то есть разжижается в своей самобытности. С ужасающей, головокружительной быстротой растет число внедрений еврейства в человечество. И, рано или поздно, процент еврейской крови у всех народов станет столь значительным, что эта кровь окончательно заглушит всякую иную кровь, съест ее, как кислота съедает краску.»

Сам же Василий Васильевич, испытывая чувство упоения и неподдельного восторга, писал в то время такие исступленные, фантастические и безумные статьи, что даже редактор «Нового времени» известный юдофоб Суворин печатать его перестал – «уж больно дико звучало». Но Василия Васильевича это не остановило, он отдал все статьи в «Земщину» - плохонькую, подметную, «не интеллигентную», почти «боевой листок», но зато яро черносотенную…

Впрочем, с таким же упоением, он, через некоторое время бия себя в грудь и устрашающе рыдая, писал статьи прямо противоположные, объясняясь еврейскому народу в неразделенной любви. Однажды он даже умудрился в один и тот же день напечатать в разных газетах две прямо противоположные по взглядам статьи. В этом была определенная «розановская» логика: по его утверждению «мне ровно наплевать, какие писать статьи, "направо" или "налево". Все это ерунда и не имеет никакого значения».

Однако евреи так не думали. Розанов гонялся за ними всю жизнь то с призывами к их немедленному уничтожению, то в безумном раскаянии, упрекая еврейский народ в недостаточном сопротивлении и стойкости окружающему их подлому миру. Евреи бегали от Розанова, как от чумы. Он бился в истерики, пытаясь навязать им свою любовь и одновременно призывая их к самоуничтожению.

Но впрочем, Розанова мучили не одни евреи. Его мучили женщины. Евреи и женщины - это было достаточной темой для некоторого умопомешательства. Однажды влюбившись в еврейку, он с подозрением, и, как пишет Гиппиус вроде «полушутя», дознавался – «Вот рука ее... а кровь у нее там какая? Вдруг - голубая? Лиловенькая, может быть? Ну, я знаю, что красная. А все-таки не такая, как у наших...».

Апполинария Прокофьевна Суслова, прототип Настасьи Филипповны из «Идиота» Достоевского

Но, бесспорно главной мучительницей его жизни была госпожа Суслова, Апполинария Прокофьевна. Эта «удивительная и совершенно инфернальная женщина» сначала долгое время сводила с ума не совсем уравновешенного Федора Михайловича Достоевского, будучи его многолетней любовницей. После его смерти она написала том воспоминаний об их любви, познакомилась с юным, робким и подающим литературные надежды, «невзрачным учителишкой» Васей Розановым и вышла за него замуж. *

Но кроме конкретных женщин у Василия Васильевича, как известно, была два увлечения - сексуальность как таковая (в ту стыдливую пору она называлась «половым вопросом») и ужасные, как указывалось выше, евреи. Никто из предшественников, современников и последователей, увлеченных обеими проблемами не смог соединить их в единое умопомешательство. Удалось это только одному Василию Васильевичу. Он так яростно пытался соединить обе страсти, что даже выпустил об этом специальную брошюру.

Вот, что он сообщал там пораженным читателям - «Евреи - женственная нация, у евреев эта женоподобность - национальна. Все их голоса - пискливые, крикливые, и, ещё чаще - мягкие и интимные. Увы, "нам всем нравятся женщины" - не лицом вовсе, а их уступчивой, угодливой, любезной и ласковой природой. "Женщина обольстительна", и на этом женоподобии евреев основана главная часть их успехов. Они как-то пристают к мужчинам и мужественным нациям. В безумных их выкриках есть нотка отчаяния: "уходит возлюбленный". Самое отторжение, которое у финнов вызвало бы грубость, у немцев - высокомерный отпор или методическое сопротивление, у евреев вызывает истерику, как если муж "предлагает жене жить на отдельной квартире". Евреи действительно прилипают, как сказано о жене, что она "прилепится к мужу своему". Во время побоев они только визжат и бегают, и почти никогда не сопротивляются. Народ в женственности своей, в необъяснимой "прилепляемости" к соседним племенам, в чарах ласки и любезности - имеет какую-то загадку Содома. Женственная нация. "Жидки" - это лукавые девчонки, которые среди нас бегают, ласкаются к нам, обольщают нас, входят в дружбу и интимность с нами, издают нам журналы и газеты,.. делают "политику русскую" как свою "еврейскую политику" и вообще все "русские дела" делают как "свои дела", с жаром, пылом и без остановки. Похоже на то, что "мы на них не женились", а они за нас "вышли замуж"».

Но Василий Васильевич интересовался вопросами пола и отдельно от евреев. И на эту тему тоже книгу написал. Голлербах вспоминает: «Его тяготение к половой проблеме, по-видимому, не встречало сочувствия со стороны "домашних". Он заговорил однажды о новой своей "половой статье" восторженно, с подъемом. "Гадость ты написал, больше ничего", — сказала одна из его дочерей с гримасой.».

Но все-таки не женщины, а евреи допекли Василия Васильевича. Хотя, с другой стороны, может быть и египтяне. Одно время, несколько отстав от евреев, он страшно увлекся египтянами (на их счастье к этому времени от них остались лишь пирамиды). Зато евреи так его доняли, что он и перед смертью их вспомнил. Хотя и почил он тоже, очень «по – розановски».

Дочь писателя, настаивая на том, что батюшка был истинно православный, так описала его кончину: «Перед смертью же действительно причастился. Но после сказал: "Дайте мне изображение Иеговы". Его не оказалось. "Тогда дайте мне статую Озириса". Ему подали и он поклонился Озирису…»

Странная смерть. Розановская. С христианским богом, еврейским и египетским. И как это Василию Васильевичу, всю жизнь «жидоведствующему» в голову вдруг пришло, что евреи проклятые своего невидимого Бога, нарисовать решили. Видно подумалось ему перед смертью - что для него, специально.

Впрочем, и после смерти Василий Васильевич был не ординарен. Лучший посмертный сюжет для своего героя не мог придумать и сам главный учитель его, Достоевский. Павел Флоренский будучи в ужасе, сообщал – «Для могильного креста я предложил надпись из Апокалипсиса, на котором Василий Васильевич... мирился со всем ходом мировой истории: "Праведны и истинны все пути Твои, Господи". Представьте себе наш ужас, когда наш крест, поставленный на могиле непосредственно гробовщиком, мы увидели с надписью: "Праведны и немилостивы все пути Твои, Господи".

Дополнение:

Сама Апполинария Прокофьевна, служившая гению прототипом Настасьи Филипповны из «Идиота», Полины из «Игрока» и Катерины Ивановны была почти в двое старше и никогда не признавала за Васей каких-либо литературных, а тем более мыслительных способностей. Василий же очень гордился, что его женой стала великая женщина. Сама мысль о том, что он ложится в постель с той, что делила ложе с гением, «приводила Василия в состояние мистического восторга». Возможно, ей тоже казалось, что он сошел со страниц романов бывшего любовника.

Как сообщал, вскрикивая, его близкий друг Тернавцев – «Дьявол, а не Бог сочетал восемнадцатилетнего мальчишку с сорокалетней бабой! Да с какой бабой! Подумайте! Любовница Достоевского! И того она в свое время доняла. Это еще при первой жене его было. Жена умерла, она, было, думала тут на себе его женить, да уж нет, дудки, он и след свой замел».

Апполинария Прокофьевна вообще была женщиной очень ревнивой. Однажды она подстерегла Василия, надавала пощечин, а затем и вцепилась в волосы одной из его знакомых барышень. Василий плакал. При всем этом сама Апполинария Прокофьевна была сексуальна до чрезвычайности, современники правда использовали другой термин, называя ее «похотливой до ужаса». Василий же, по его собственному признанию в вопросах пола был какой-то застенчивый, но с другой стороны и совершенно отчаянный. Этот вопрос так волновал его в «духовно-боговом» смысле, что он посвятил ему целый отдельный труд.

Несмотря на волновавший супруга вопрос, а может быть именно благодаря этому, по воспоминаниям современников, в процессе совместной с Василием Васильевичем жизни Апполинарии Прокофьевне удалось соблазнить почти всех его друзей и еще многих других неизвестных ему молодых мужчин. Слава о ней распространилась по городу. Но среди мужского населения Москвы нашелся один Васин друг, который не поддался яростным чарам.

Тогда Апполинария Прокофьевна написала на него донос в полицию и подписалась «Василий Розанов». Юношу, как водится арестовали, а Василий Васильевич опять плакал. В конце концов Апполинарии Прокофьевне, видимо, надоел этот плакса со своими малохольными друзьями и она укатила развратничать в Нижний Новгород. Тут Василий Васильевич по его рассказам, прекратил, наконец «всякий день водой со слезами умываться, а уж когда она опять захотела вернуться — я уж ни за что, нет. В другой город перевелся, только бы она не приезжала.».

Расставшись по его словам «со злой каргой» он встретил вдову Варвару - «И она меня пожалела как сироту. И я пожалел ее как сироту. Оба мы были поруганы, унижены. Вот вся наша любовь». Надо заметить, что вот так буквально по Федору Михайловичу, буквально «униженно и оскорблено» удавалось мало кому из почитателей Достоевского.

Варя родила Васе пятерых детей и зажили они тихо, радостно и несчастливо. Тихо и радостно, потому что Василий Васильевич во главу угла ставил счастье семейное и написал про это целую книгу. А несчастливо, потому что Варя, по убеждению философа Бердяева, была девушка совершенно необразованная, всегда болела и всегда Василия Васильевича ревновала. Не только не пускала его к декадентам, но даже и щенка взять не позволила у «проклятой Гиппиус».

Но главное несчастье семьи заключалась в том, что «злая старуха» Апполинария не давала Василию Васильевичу развода. И потому женился он на Варе тайно. Чего та перенести не могла, будучи может быть барышней и необразованной, но ужасно набожной. При этом Апполинария просьбы Васины о разводе все отвергала, а прослышав о его и Вареной набожности, язвительно добавляла – «Что Бог сочетал, того человек не разлучит». Даже приятельница ее, нижнегородская поповна, и та про нее вот какое мнение имела - «Она очень злая. Такая злая, прямо ужас. Ни с кем не может жить. Страшный характер.» В общем была она «толстой, безобразной и злой старухой».

Впрочем, так пересказывали эту историю Гиппиус и друзья Розанова. По другой версии, высказанной почти через сто лет г-жой Гущиной, апологеткой Апполинарии, все было совсем не так.

Во-первых она была красавицей, во-вторых смешно думать, что она «донимала автора «Бесов», чуть ли не волоком волоча его под венец. Вырвался, убежал, женился на ангельском создании. Потом вцепилась мертвой хваткой в другого классика, почти ребенка. Вырвался, убежал, женился на ангельском создании. В действительности, она, наоборот, увертывалась от браков, выскальзывала из объятий. Федору Михайловичу не однажды отказала, а когда стал слишком настойчивым — вырвалась, убежала и не замуж за серафима, а в сельские учительницы, построив на собственные средства школу. А если она и настучала на того студента, то разве что с целью избавиться, а не отомстить. Поскольку увез ее от законного заплаканного супруга Васи Розанова именно он и сделал это с большим удовольствием.»

По третьей же версии, высказанной биографами, она закончила университет, была народницей, за что арестовывалась полицией и была «высокой, стройной и очень тонкой». Достоевский проиграл все ее деньги и приставал к ней со своей любовию бесконечно. Она так и писала в своем дневнике «Вчера Федор Михайлович опять ко мне приставал…». И в Петербурге приставал, и в Италии приставал, и в Швейцарии. И увидела она, что писатель он хороший, но при этом сам «землист лицом, лысоват, неуклюж», а также человек «мелочный, пошлый, обыкновенный, да еще и противный».

Он же хотел ею обладать постоянно, предлагал жениться, выпрашивал деньги, она «терпела, терпела его страстные поцелуи в постели», не выдержала, бросила его и укатила в Париж. А в дневнике записала «Я его просто ненавижу. Он так много заставлял меня страдать, когда можно было обойтись без страданий. Любил он лакомиться чужими и своими страданиями.» А когда объявился Василий, вышла она за него из жалости, промучилась с ним долгие семь лет, не выдержала и бросила. Уж очень он тоже противным был. А «Василий все у нее в ногах валялся, умоляя вернуться.» Вот какие разные истории рассказывают современники и потомки об этой удивительной женщине.

Рахель Гитл Зеликсон

<< Часть третья