Шломо Фогель - воспоминания о своей семье, братьях, жизни

 http://iremember.ru/memoirs/svyazisti/fogel-shlema-isaakovich/

ВОСПОМИНАНИЯ >>СВЯЗИСТЫ>>ФОГЕЛЬ ШЛЕМА ИСААКОВИЧ

Фогель Шлема Исаакович
Опубликовано 01 мая 2011 года

4641 1

Ш.Ф. - Родился в 1919 году в городе Первомайске, ныне Николаевской области. Отец был кустарем-одиночкой, занимался химчисткой, мать была прачкой, и мы все время влачили жалкое голодное существование, жили в жутких условиях, ютились по съемным углам, и радости не знали. Вечный голод, постоянная горькая нужда. Нас в семье было четверо сыновей, и старший брат, Рафаил, в 16 лет первым покинул родные края, работал грузчиком в одесском порту, а потом получил образование, и на фронте Рафаил уже был в звании инженер-майора.

В 1932 году ушли из жизни один за другим мать и отец, и младших детей, Арона и Ефима, отдали в детдом. Я в это время находился в Крыме, где стал бездомным беспризорником, пытался найти пристанище в Симферополе, да не вышло. Из Крыма перебрался в Киев, где обитал вместе с другими беспризорниками в подвалах и на базарах, а зимой, чтобы не замерзнуть, мы пробирались на огромный завод "Ленинская кузница", где грелись возле горячих труб.

Потом вышел указ Постышева - собрать с улиц Киева всех беспризорников и отправить в ФЗУ (фабрично-заводские училища). Общежитие нашего ФЗУ устроили в здании старой синагоги, по которому сновали полчища крыс. Нам выдали по буханке хлеба и новые бушлаты-телогрейки. Хлеб завернешь в бушлат, положишь его под голову, а утром смотришь, в новом бушлате дырка, а от хлеба только корочка осталась - крысы ночью "поработали". Я отучился в ФЗУ при обувной фабрике на Куреневке, стал работать на этой фабрике раскройщиком кож, стал "стахановцем", вступил в комсомол, а вечерами после работы учился в школе рабфака на Подоле.

Затем я перебрался к старшему брату в Одессу, где работал на 2-й обувной фабрике, пока не приехали из Киева набирать студентов представители института легкой промышленности.

Я сдал все экзамены и меня зачислили в техникум при этом институте, расположенный в районе завода "Арсенал". Младшие братья из детдома также были направлены в ФЗУ, Фима позже работал токарем в ЦАГИ, а Арон токарем на заводе в Магнитогорске.

В ноябре 1939 года меня призвали в армию. К этому времени я уже был кандидатом в члены ВКПб. В военкомате спросили: "Куда хочешь? В пехоту пойдешь?" - "Давай!", и поезд с призывниками с Украины увез меня в северные края, в Архангельск.

Прибыли мы туда в лютые морозы, нас разместили в казармах в районе Саламбалы, где находятся лесоперерабатывающие заводы. Принял присягу, и был зачислен в пулеметную роту.

А через несколько дней началась Финская война. Нас подняли по тревоге, ночью мы прибыли на вокзал, где стояли вагоны-"телятники", внутри ни досок, ни соломы на полу, и привезли нас в Кандалакшу, где мы прошли подготовку на лыжников. Здесь были собраны призывники со все страны, люди различных национальностей, которых я раньше никогда не видел: казахи, грузины, карелы и так далее. Потом нас посадили в открытые грузовики-ГАЗ и мы прибыли в район Кулоярви, который был полностью сожжен. Морозы под тридцать-сорок градусов, снега по пояс, в таких условиях много не навоюешь, но нас хорошо кормили, иногда выдавали по 100 граммов водки. Война в зимних условиях казалась нам тогда самым тяжелым испытанием, но это были еще "цветочки", а не "ягодки". Когда в марте 1940 года объявили о перемирии с Финляндией, то нашу часть поставили по линии новой границы, вместо пограничников, где мы, лыжными патрулями, прикрывали границу. Наступила весна, все ведущие к нам дороги были размыты, кругом сплошные болота, а жили мы в наспех вырытых землянках, которые заливало талой водой. Вот тут мы узнали, что такое настоящие лишения.

На всю часть нас было четыре коммуниста: три командира и только я один в рядовом звании, так приходилось показывать пример в этих условиях. Провиант в условиях полной распутицы нам подвезти не могли, начался голод, у некоторых от авитаминоза развилась куриная слепота, и мы с нетерпением ждали, пока появятся первые лесные ягоды. Продовольствие до наступления лета нам сбрасывали с самолетов: сухари в мешках и гороховые концентраты.

Летом меня отобрали в школу младших командиров при отдельном батальоне связи, где меня выучили на телефониста и присвоили звание младшего командира - два "треугольника" в петлицах. А потом меня вызвали в штаб дивизии и предложили: "Хочешь стать кадровым командиром? Мы думаем направить тебя в военно-политическое училище", и заметив, что я в смятении, мне сказали: "Иди, посоветуйся с товарищами". Я пришел к своему взводному, мол, так вот, и так, что посоветуете, товарищ младший лейтенант?, и взводный сказал: "Соглашайся, не пожалеешь". Я вернулся в штаб, чтобы сказать, что я согласен, а там уже все мои документы готовы. Направили меня в Иваново, в военно-политическое училище.

Весь наш курсантский набор был кадровым и "армейским", люди прибыли на учебу из частей Красной Армии. Железная дисциплина, напряженная учеба в классах и в полевых условиях, помимо основной дисциплины - "политработа", мы проходили курс обучения по программе пехотного училища, каждый из нас был обязан знать назубок устав и уметь командовать взводом. Начало войны застало курсантов Ивановского ВПУ в летних полевых лагерях.

Уже 22-го июня все курсанты батальона подали рапорты, с просьбой отправить нас на фронт. Был проведен досрочный выпуск, мы получили по 2 "кубика" в петлицы, и в начале июля 1941 года меня вместе с однокурсником, политруком Ратниковым, отправили в Москву, где формировался 613-й отдельный линейный батальон связи (ОЛБС).

В этом батальоне я был назначен политруком роты телефонистов. В сентябре 1941 года батальон уже был в Действующей Армии, нам пришлось выполнять задания в районе Калинина, Волоколамска, Гжатска, а потом нас отправили под Ржев. Батальон был армейского подчинения, его роты действовали на разных участках, обычно в отрыве друг от друга, и обеспечивали связь штаба армии с передовыми подразделениями.

Г.К. - Сколько человек служило в 613-м линейном ОЛБС?

Ш.Ф. - Батальон был сформирован из жителей Москвы и Подмосковья, подавляющее большинство красноармейцев батальона были в возрасте 40-45 лет, годились мне в отцы. Это был в основном простой рабочий люд, но в моей роте был бывший учитель Третьяков и один красноармеец, который в тридцатые годы работал техником в нашем посольстве в Берлине.

Батальон состоял из трех рот: телефонисты, КШР и радисты, и все подразделения батальона были разбросаны по точкам, на протяжении 80 километров вдоль линии фронта, на так называемых "станциях обеспечения связи". Все имущество ОЛБС перевозилось на конной тяге, поэтому у нас был еще своя ветеринарная часть во главе с врачом Виноградовым и кузнецы, для подковки лошадей. Наш ОЛБС действовал на Западном и Центральном фронтах, командовал 613-м батальоном связи подполковник Озерский, а комиссаром батальона был пожилой "штатский человек", бывший рабочий сормовского завода. Мой ротный тоже был "из гражданских".

Г.К. - В каких условиях действовал батальон?

Ш.Ф. - В обычных фронтовых условиях: в любую погоду, в любую распутицу мы были обязаны дать связь от линии обороны к штабу армии. Там везде сплошные леса, приходилось рубить просеки для прокладки металлического провода. Часто нам не хватало проводов для "ниток связи", так приходилось снимать со столбов старые провода на участках, которыми мы не пользовались. Кормили личный состав довольно скудно, но голода не было, это были обычные нормы питания 1942 года, но, например, связистам ОЛБС не полагались 100 грамм "наркомовской водки". Иногда нам перепадал "приварок" и хоть охота была запрещена приказом, но я помню, как однажды красноармейцы подстрелили лося, военфельдшер его разделал и мы накормили бойцов мясом.

Все местное население было отселено на расстояние 25 километров из прифронтовой полосы, с гражданским населением мы не сталкивались.

Г.К. - Какими были функции политрука роты в ОЛБС?

Ш.Ф. - Обычные функции комиссара - забота о личном составе, проведение политинформации, и главное, личным примером, всегда первым идти на выполнение любых заданий. Батальон связи хоть и не воевал на передовой, и мне не приходилось поднимать людей в атаки, но хватало разных ситуаций, где от политрука роты требовалось решительность и личный пример, тем более, что работу связиста я досконально знал еще с довоенной кадровой службы.

Чтобы заслужить уважение красноармейцев, которые в два раза старше тебя по возрасту, одних политинформаций не хватит. Например, надо проложить линию связи через реку Угру, а дело ранней весной, вода в реке ледяная. Я сам, на лошади, держа провод в руке, переплыл через реку и зацепил его на другом берегу. И сразу пожилые бойцы смотрят на тебя как на уважаемого человека, которому можно доверять и на которого можно положиться.

Как-то зимой снимаем старые провода со столбов линии связи, которая шла прямо над речкой, а немцы часто подпиливали столбы под снегом. И наш связист, "когтями" закрепленный на столбе, своей тяжестью "роняет" подпиленный столб вместе с собой прямо в реку, на которой еще держится тонкий лед. Я быстро скинул шинель и кинулся в воду, вытащил его, потом нырнул за "когтями". Бойцы сразу развели костер, чтобы я не замерз насмерть после подобного "купания". После таких моментов ты для подчиненных уже не просто "товарищ политрук", а бойцы о тебе говорят - "наш комиссар". Я после Финской войны хорошо ориентировался в лесу и учил этому своих бойцов. Важной частью комиссарской работы была забота о семьях красноармейцев, о их женах и детях, находящихся в тылу, я писал письма в сельсоветы, просил помочь семьям своих бойцов, и очень часто семьи эту помощь получали, к радости их отцов и мужей, находящихся на фронте в составе 613-го ОЛБС. Еще одна "комиссарская обязанность" - забота о лошадях, следить, чтобы кони были накормлены, чтобы не болели и чтобы холку не набили, так как за "вывод коня из строя" запросто могли отправить в трибунал.

Г.К. - Как бойцы реагировали на политинформации в 1942 году, в самую тяжелую для страны пору, когда пал Севастополь, наши были разбиты под Харьковым, а немцы прорвались к Волге?

Одно дело - "официальная пропаганда", а другое - "солдатское радио".

Ш.Ф. - Политинформации проводились политработниками на основании указаний и материалов Политуправления, без какой-либо "отсебятины" и отклонения от "официальной линии".

За подобную "самодеятельность" могли обвинить политрука в "неправильном освещении обстановке на фронте" со всеми печальными для него последствиями.

"Стукачи" от "особистов" были в каждой роте. Один раз такой "стукач", как говорится, "ошибся адресом", и с написанным доносом подошел ко мне. Это был кузнец из нашей ветчасти, и в своем доносе, кстати, подписанном другой фамилией, он написал, что его напарник, кузнец, плохо подковывает лошадей, мол, вредитель и немецкий пособник. Я прочитал и говорю этому "сексоту": "Ты эти бумажки "особисту" относи, мне они ни к чему". Пошел ко второму кузнецу, побеседовал с ним, он был хорошим солдатом, и предупредил, кто с ним рядом в кузне работает…

Никто ничего лишнего из бойцов в роте не говорил, я ни разу не видел людей, которые делились пораженческими настроениями вслух, если такие и были.

Батальон был сформирован из взрослых людей, которые помнили "1937 год", и никто не лез на рожон со своими "комментариями" обстановки на передовой. Наш фронт в 1942 году уже твердо стоял на месте, удерживал свои позиции, мы уже не отступали, и люди искренне верили, что все равно наша возьмет, что немцам нас не сломить.

Как-то из госпиталя (где находился на излечении после тяжелого ранения), к нам на пополнение прибыл один пожилой еврей. Мне сказал, что три его родных брата уже погибли в боях.

Этого бойца в нашей роте снова ранило, при артобстреле его посекло осколками, и он ослеп. Лежит этот связист один на заснеженном поле на санитарных лыжах-волокуше, и слышит хруст, кто-то идет к нему по снежному насту, он ничего не видит, подумал что это немцы, приготовился умирать, и стал кричать патриотические лозунги: "Смерть немецким оккупантам!" и тому подобное, а ему красноармейцы говорят: "Успокойся! Мы свои!".., и потащили его в тыл, в санбат…

Г.К. - ЧП случались в роте или обходилось без каких-либо эксцессов?

Ш.Ф. - Было два ЧП. Один раз мы двигались к передовой, а мимо нас проходили артиллеристы, и один из солдат, чуваш по национальности, увидел среди них своего земляка. Стоял с ним, говорил о чем-то, а потом исчез. Винтовка на месте, а самого нет. Я на коне потом объезжал заградотряды, и предупреждал, что у нас потерялся боец, возможно, просто отстал от своих, а не дезертировал. Но так его и не нашли. За "дезертирство" среди личного состава пришлось ответить мне, я как раз накануне был представлен к ордену Красной Звезды, так мой наградной лист был отозван и отменен… Второй случай произошел с одним пожилым красноармейцем, который по состоянию здоровья не выдерживал тяжелых физических нагрузок, выпадавших на долю связистов, и я попросил, чтобы его перевели служить истопником на батальонную кухню.

Вдруг вызывают меня в армейский трибунал. Прибыл туда, а на заседание "тройки" заводят под конвоем, без ремня, этого моего бывшего бойца. На суде я узнал, что случилось: этот боец стоял ночью на посту у кухни, в лесу послышался подозрительный шорох, он подумал, что это немецкие диверсанты, испугался, со страха бросил винтовку и прибежал в свою палатку. Никаких диверсантов там конечно не было, но этот красноармеец рассказал обо всем своему товарищу, а тот его выдал батальонному "особисту" и "дело готово", судили этого бойца за трусость с формулировкой - "бросил оружие и вверенный пост". Дали ему по суду трибунала 10 лет с заменой на штрафную роту…

Г.К. - Какие потери нес Ваш отдельный батальон связи?

Ш.Ф. - Потери были весьма незначительные, связисты погибали и получали ранения во время бомбежек, при артобстрелах или нередко подрывались на минах. Под Ржевом во время массированной бомбежки нам сильно досталось. Непосредственно на самой передовой связисты ОЛБС не были задействованы, что само собой обуславливало низкий уровень потерь.

Г.К. - Как Вы восприняли весенний указ 1943 года об отмене "института комиссаров в РККА"?

Ф.Ш. - Я был рад этому указу, который отменял должности политруков рот и согласно которому политработников переводили в строй. Я давно хотел уйти на строевую должность, где в определенной степени ты сам себе хозяин. Моему товарищу, политруку 2-й роты Ратникову, на переаттестации присвоили звание капитана и отправили с назначением в штаб армии, а я попал на тыловые курсы переподготовки политсостава. Прибыл в Ульяновское танковое училище связи, где бывших политруков, прибывших с разных фронтов и собранных в отдельный батальон, переучивали на строевые должности. Держали нас там месяцев восемь, а потом распределили по фронтам. Мне и еще нескольким офицерам приказали прибыть в ГУС КА (Главное Управление Связи), в Москву, где мы по одному заходили в кабинет, в котором нас принимал генерал-майор авиации. Захожу в кабинет, мое личное дело лежит у генерала на столе, он его полистал и произнес: "И пулеметчиком ты был, и связистом, и политруком. В сорок втором году награжден медалью "За Отвагу". А с парашютом когда-нибудь прыгал?" - "Только с парашютной вышки, товарищ генерал" - "А если потребуется, прыгнешь?" - "Прыгну", и получаю я назначение в ВДВ, в 5-ую гвардейскую ВДБр, на должность начальника связи отдельного танкового батальона бригады. Бригада в этот период дислоцировалась под Наро-Фоминском.

Г.К. - Уже тогда, в 1944 году, создавались танковые подразделения в воздушно-десантных бригадах?

Ш.Ф. - Это был первый эксперимент с созданием танковых частей в ВДВ и проводить его решили только в нашей 5-й десантной бригаде. В батальоне, когда я прибыл, было всего два танка-"амфибии" Т-37, которые предполагалось десантировать с воздуха на специальных подвесках с помощью грузовых парашютов. Это были старые танки-"малютки", которые весили всего 3 тонны, имели экипаж из двух человек, очень слабую броню и только один пулемет на вооружении. Мне даже пришлось поехать на завод, где создавалась новая рация для этих танков, способная выдержать удар о землю при десантировании и не выйти при этом из строя. В присутствии конструкторов бросали рацию на пол с разных высот и проверяли потом, действует она или нет. Но, видимо, в 1944 году так и не нашли технических возможностей для десантирования этих танков или сочли не целесообразным действовать в тылу противника на такой слабой во всех отношениях боевой технике. В итоге батальон был расформирован и меня из ВДВ направили в танковые войска. В 5-й гв. ВДБр я успел сделать 9 парашютных прыжков.

Г.К. - В какую танковую часть Вы попали?

Ш.Ф. - В 201-ую танковую бригаду, которая с весны 1944 года находилась на переформировке в МВО. Бригадой командовал генерал-майор Таранов, потом его сменил полковник Степанов.

Я был назначен на должность начальника связи 3-го танкового батальона, которым командовал подполковник Жененко, а начальником связи бригады был капитан Фельдман. Наша бригада получила новые танки Т-34/85, но по непонятным причинам отправка бригады на фронт задерживалась, только потом мы узнали, что нас специально готовили для будущей войны с Японией. В июне 1945 мне была оказана высокая честь, вместе с несколькими офицерами из нашей танковой бригады я был отобран для участия в Параде Победы в Москве. Я попал в число отобранных, как имеющий боевые награды и участник обороны Москвы в сорок первом году.

Мы прибыли в столицу, нас поселили в Сокольниках на "Песчанке", где мы прошли дополнительные собеседования и инструктажи. А потом начались тренировки, подготовка к параду. Наша парадная рота шла в составе сводной "коробки" Московского Военного Округа, Когда я шел мимо Мавзолея, то моя позиция в шеренге позволяла мне хорошо видеть на трибуне всех руководителей СССР и Красной Армии, мне казалось, что все они смотрят на меня. Я был по настоящему счастлив, когда шел в парадном строю по брусчатке Красной площади. А через два дня после парада наша бригада погрузилась в эшелоны и отправилась на войну с Японией.

Высадились мы в Монголии, а потом, совершив марш через пустыню Гоби, вышли к хребту Большой Хинган и с боем преодолели его. После окончания войны с Японией я остался в армии, отдал армейской службе тридцать лет жизни и ушел в запас в звании подполковника.

Интервью и лит.обработка: Г. Койфман