Мендельсон, Моисей (Бен-Менахем)

Моисей Мендельсон

— רמבמ"ן, знаменитый писатель и философ; род. в Дессау (Германия) 6 сент. 1729 году, умер в Берлине 4 янв. 1786 г. Отец М., Менахем Мендель, потомок знаменитого раввина р. Моисея Иссерлес (см.), дал сыну заботливое воспитание; кроме талмудической письменности, М. изучал также Библию и еврейский язык, и десяти лет от роду он написал еврейское стихотворение. Талмуд М. проходил под руководством местного раввина, известного комментатора иерусалимского Талмуда Давида Френкеля, автора הדעה ןבדק, и когда Френкель был приглашен (в 1743 году) в Берлин занять место раввина, любознательный Мендельсон без всяких средств направился вслед за своим учителем. Первое время М. продолжал изучение талмудической письменности. Решающее влияние на его дальнейшее умственное развитие имело знакомство с Израилем из Замостья (см.) и студентом медиком Аароном Гумперцом (см.). Последний помог М. изучит немецк. и франц. языки, Израиль проходил с ним основы математики и естествознания и преподавал "Moreh Nebuchim" Маймонида. Труд средневекового философа произвел огромное впечатление на молодого М.; хилый и болезненный, он просиживал ночи над ним, и впоследствии, в 1761 г., Мендельсон написал комментарий к другому труду Маймонида (Mulot ha-Higajon). Изучив при содействии врача Киша латинский язык, М. со словарем в руках углубился в труд Локка "De intellectu hominis" и таким образом положил прочное основание своим философским воззрениям. В то же время и еврейская литература продолжала привлекать внимание М., и он в 1750 г. совместно с некоторыми единомышленниками делает попытку основать еврейский еженедельник "Kohelet Musar" (см.). В том же году материальное положение М. значительно улучшилось: он получил место домашнего учителя у фабриканта шелка Бернгарда, через некоторое время стал у него бухгалтером, а затем и компаньоном. Досуг М. посвятил самообразованию, изучая философию, математику, новые и древние языки. В 1754 г. Гумперц познакомил М. с Лессингом (см.). Это знакомство вскоре перешло в тесную дружбу. В том же году М. дебютировал в немецкой литературе, напечатав ответ на антисемитские выпады Михаэлиса в статье, посвященной последним разбору юношеской пьесы Лессинга "Die Juden". "Нас не только ненавидят и презирают, — писал М., — но возводят еще на нас ложные обвинения и клевету, чтобы этим оправдать жестокие преследования... Но не посягайте на то, в чем мы неустанно черпали силы и утешение в наших тяжелых испытаниях — моральную нашу чистоту и духовную мощь..." Год спустя Лессинг без ведома Мендельсона опубликовал первый философский опыт последнего, "Philosophische Gespräche", в которых уже ясно обрисовывается его дальнейшее философское направление. Являясь учеником и поклонником Лейбница и Вольфа, Мендельсон высказывает также свое отношение к Спинозе: противник его пантеизма, он в то же время берет под защиту его благородную личность. В том же году М. совместно с Лессингом выпустил памфлет "Pope, ein Metaphysiker", направленный против Берлинской академии. Появившаяся вслед за тем работа M. "Ueber die Empfindungen" (о роли этического элемента в эстетике) создала ему широкую популярность. Даже в аристократических и придворных кругах заинтересовались "молодым евреем, пишущим по-немецки". Ряд последующих эстетических работ М. появился в издаваемых его другом Николаи журналах "Bibliothek d. schönen Wissenschaften" и "Briefe, die neueste Literatur betreffend", и M. вскоре стал одним из общепризнанных творцов немецкой прозы. Большую сенсацию вызвала статья М. (1760), в которой он, бесправный еврей, осмелился подвергнуть критике поэтические опыты короля Фридриха Великого. Существует легенда, будто рассерженный король велел привести к себе дерзкого критика, но тому удалось находчивым ответом смягчить гнев короля. Три года спустя король Фридрих выдал М. привилегию, "Schutzjude", что дало последнему личное право беспрепятственно проживать в столице. В том же году М. получил от Берлинской академии премию за сочинение "Ueber die Evidenz in metaphysischen Wissenschaften" (еврейский перевод Фюрстенталя, יפוםולפה דודה, 1866). Апогея своей славы М. достиг, когда появился (1767) его трактат о беcсмертии души "Phädon" (в форме диалога между Платоном и Федоном, еврейский перевод Бинга в 1786 г.). Общество, освободившееся от слепой веры, у которого увлечение рационализмом и материализмом чередовалось с сентиментальным романтизмом, с напряженным интересом следило за деистическими воззрениями Мендельсона, защищавшего доводами разума бытие Бога и бессмертие души. Искренность тона, красота стиля еще больше способствовали исключительному успеху книги М., вскоре переведенной на главные европейские языки. Каждый образованный турист, посетив Берлин, считал своим долгом навестить "еврейского Сократа", творца "Федона". Берлинская академия наук предложила избрать М. в члены академии, но Фридрих Великий вычеркнул его имя из списка кандидатов, как передают, на том основании, что предполагалось избрать в члены академии и императрицу Екатерину, и король опасался, не покажется ли ей обидным, когда рядом с ней будет избран и еврей. Книга "Федон" послужила поводом к инциденту, вызвавшему большую сенсацию. Цюрихский проповедник пастор И. К. Лафатер, лично знавший и высоко ценивший М., имел заветное желание убедить "еврея Моисея", одаренного "душой Сократа", в истинности христианской веры. "Федон", написанный в чисто греческом стиле, еще более укрепил Лафатера в мысли, что автора этой книги не может удовлетворять еврейская религия. Предпослав своему переводу апологии христианства (Untersuchung der Beweise für das Christenthum, 1769), составленной женевским профессором Боннетом, посвящение М., Лафатер предложил М. "или публично опровергнуть доводы Боннета, или, если он их найдет неопровержимыми, руководствоваться голосом мудрости и любви к истине и поступить так, как поступил бы сам Сократ на его месте". Глубоко оскорбленный, М. принял вызов. Консистория разрешила ему опубликовать свой ответ без предварительной духовной цензуры, всецело полагаясь "на его мудрость и скромность". В своем ответе, написанном с большим достоинством и диалектическим талантом, М. заявляет, что остается верным религии отцов, потому что глубоко убежден в незыблемости ее основ. Он допускает, что с течением времени к еврейской религии пристали кой-какие посторонние наросты, уменьшающие ее блеск, но он горд сознанием, что она в отличие от других религий не заключает в себе никаких догм, противоречащих логике и разуму. Еврейская религия, саркастически добавил М., имеет еще то преимущество, что она не гоняется за прозелитами и не задается миссионерскими целями, "и если бы среди моих современников жил Конфуций или Солон, я согласно основам своей религии мог бы любить и уважать этого великого человека, не задаваясь глупой затеей обратить его в свою веру".

Памятник Мендельсону. Поставлен 15 февраля 1909 г. в саду Berliner Knaben und Lehrer-Vorbildungsschule.

Ответ М. произвел в литературных кругах большое впечатление. Инцидент вызвал целую литературу; одни высказывались в пользу М., другие осуждали "дерзость еврея". Среди последних особенно выделился своими грубыми антисемитскими выпадами Иоганн Келбеле. Победителем из этого литературного спора вышел М., и Лафатер публично выразил сожаление, что огорчил "наиболее благородного из людей". Признание М. в споре с Лафатером, что к еврейской религии пристала примесь, вызвало неудовольствие в еврейских консервативных кругах, и М. пришлось дать раввину берлинской общины объяснение по этому поводу. К этому же времени (1770) М. издал свой комментарий к Когелету, написанный в строго консервативном духе, ни в чем не отступая от традиционных воззрений. Блестящий писатель и эстетический критик в немецкой литературе, М. внутри гетто оставался правоверным евреем, строго придерживающимся старого уклада жизни. Судя по дружественному письму известного раввина Ионатана Эйбеншютца к М. от 1761 г. (Кеrem Chemed, III, 224—5), M. добивался даже раввинского титула "Morenu", в чем Эйбеншютц отказал ему на том основании, что М. был еще в то время холост (М. женился на Фромет Гугенгейм в 1762 г.). За немецкий перевод проповеди раввина р. Аарон б.-Моисей по случаю мира, заключенного между Пруссией и Австрией, М. был поднесен (1763) благодарственный адрес от берлинской общины, которая освободила его также от всяких налогов. Когда в 1772 г. герцог Мекленбург-Шверинский издал приказ о запрещении хоронить покойников раньше, чем на третий день, местная община обратилась по совету раввина Якова Эмдена к М. с просьбой составить докладную записку с указанием, что подобное постановление нарушает освященные веками еврейские традиции. М. ответил, что он вполне одобряет постановление герцога, доказывая ссылками на еврейских авторитетов, что оно не стоит в противоречии к еврейским законам (см. Meassef, 1785, 155 и pass.). Нарекания на М. усилились, когда в 1778 г. вышел пробный выпуск (Alim li-Terufa) его немецкого перевода Пятикнижия (см. Биуристы). В предисл. М. указывал, что первоначально он предназначил перевод исключительно для своих детей, желая им сделать вполне доступным простой и возвышенный смысл Св. Писания, и лишь по настоянию друзей он решился опубликовать его. Но в частном письме к своему другу Генигсу М. писал в 1779 г. по поводу своего перевода: "После долгих размышлений я решил, что могу, пожалуй, принести пользу как своим детям, так и многим из моих братьев, если я дам им хороший перевод Библии с соответствующим комментарием. Этим будет сделан первый шаг по пути просвещения, от которого мои единоплеменники, к крайнему моему сожалению, настолько далеки, что можно порой отчаиваться за будущее еврейского народа. Мой долг поэтому сделать все что могу для блага своей нации". Образцовый перевод Пятикнижия вышел под заглавием "Netiboth ha-Schalom" (в 1780—1783), снабженный комментарием и прекрасным введением, озаглавленным "Or la-Netiba", составляет эпоху в истории культуры немецкого и русского еврейства. Он дал еврейскому юношеству возможность ознакомиться с поэтическими красотами евр. текста, не затемненного наслоением комментариев, возбудил интерес к изучению еврейского языка и его грамматики и в то же время значительно способствовал усвоению немецкого языка, а при его помощи — ознакомлению с культурой Запада. Специально для русско-польских евреев перевод мендельсоновского Пятикнижия был переиздан в Варшаве в 1836—38 гг., а затем вместе с переводом всей Библии в Вильне в 1848—53. Восторженно приветствуемый со стороны поборников просвещения, перевод М. был враждебно встречен в консервативном лагере из опасения, что, познакомившись через перевод Пятикнижия с литературным немецким языком, еврейская молодежь подпадет под влияние немецкой литературы и немецкой культуры вообще, что сможет отвлечь ее от занятий Талмудом (см. заявление раввина Иезкиила Ландау, опубликованное в Meassef, 1786, 143). Опасения эти впоследствии вполне оправдались. М. перевел также на немецкий язык Псалмы, Песнь Песней и Сиониду Галеви. Положив своим переводом библейских книг начало просветительному движению (см. Гаскала), М. много также содействовал учреждению в Берлине первой еврейской образцовой школы (Jüdische Freischule), где, кроме Библии и Талмуда, преподавали языки и общие предметы. Тем не менее, M., единственный среди тогдашних поборников просвещения, встретил довольно холодно "Toleranzedikt" императора Иосифа II и распоряжение об учреждении еврейских школ (Normalschulen). Он видел в этом эдикте не акт толерантности, а новый, более утонченный способ насильственной ассимиляции. "Благодарю покорно, — писал он Гомбергу, — за такую толерантность — "wenn man dabei noch immer an Glaubensvereinigung (курсив M.) arbeitet" (Ges. Sehr., V, 671). "О терпимости, — пишет он в другом письме, — ...я вовсе не такого лестного мнения, как вы. Пока из-за кулис выглядывают замаскированные ассимиляционные цели (Vereinigungssystem im Hinterhalte lauert), я считаю подобную лицемерную игру в толерантность гораздо более опасной, чем открытое преследование... Тем необходимее в данном случае, чтобы та немногочисленная группа, которая не желает ни других обращать, ни самой быть обращенной, тесно сплотилась и организовалась" (l. с., 676—7). В то же время М. принимал очень деятельное участие в предпринятой тогда агитации в пользу внешнего политического освобождения еврейства, хотя он предпочитал, чтобы голоса в пользу евреев исходили из среды самих христиан. Когда эльзасские евреи обратились (в 1779 г.) к нему с просьбой составить на основании присланного Серф-Бером материала докладную записку (Memoire) о необходимости дарования им равноправия для предоставления французскому Государственному совету, М. предложил своему другу Христиану-Вильгельму Дому (см.) составить требуемую записку, на что тот охотно согласился. Изданный Домом труд "Ueber die bürgerliche verbesserungen der Juden" (1781), являющийся первым по времени систематическим и строго историческим разбором евр. вопроса, вызвал оживленную полемику. М., высоко ценивший труд Дома, счел, однако, необходимым выступить против двух выставленных последним положений: 1) что евреи в силу бесправия действительно морально стоят на низком уровне; 2) что государство, признавая еврейскую религию, должно предоставить ей право исключать непокорных ее членов. М. уговорил Маркуса Герца (см.) перевести на немецкий язык апологетический труд Манассе б.-Израиль (см.) "Vindiciae Judaeorum" (Rettung d. Juden, 1782; еврейский перевод "Tschuat Israel" С. Блоха, 1814), которому М. предпослал предисловие, где высказал свои взгляды на церковь и сферу ее влияния. Огромное впечатление произвел выставленный М. девиз, что церкви не должно быть предоставлено принудительной власти над членами ее паствы, так как в вопросах внутреннего убеждения, т. е. в вопросах религии должна господствовать полная свобода. В появившейся вслед за этим анонимной брошюре "Das Forschen nach Licht u. Recht." была высказана мысль, что М. своим девизом подкапывает основы Моисеева законодательства, согласно которому, по мнению анонима, религия всецело опирается на государственную принудительную власть. "Не означает ли это, что вы стали ближе к христианской религии?" — спросил аноним М. Как при инциденте с Лафатером, М. и на этот раз принял вызов, и в следующем году (1783) появился его капитальный труд "Jerusalem" с подзаголовком "Über religiöse Macht und Judenthum" (еврейский перевод Готлобера в 1867 году и Федорова в 1876 году). В первой части труда М. подробно излагает свои взгляды на отношение церкви к государству, разграничивая пределы и сферы их влияния: государство требует от своих членов известных действий и поступков, религия — внутреннего убеждения. Выставляя принцип полного отделения церкви от государства, М. подчеркивал, что государству нет дела до религии его граждан и различие веры не должно служить препятствием к пользованию гражданскими правами. По мнению М., девизом государства должна быть веротерпимость, свобода совести и мысли, церковь же не должна владеть собственностью и пользоваться иной властью, как силой убеждения. Переходя затем к изложению сущности иудаизма, М. утверждает, что еврейство отличается от христианства в следующем: христианство — религия веры, еврейство религия дела; христианство, пытаясь спасти личность через веру, придает догмату исключительное, абсолютное значение, еврейство религией актуальной жизни и действий, а закон и обряд служат лишь символами действия.

Тора не приказывает верить в те или другие догмы, а приказывает исполнять законы, цель которых — содействовать нормировке и облагораживанию жизни, способствовать внешнему действенному проявлению внутреннего духовного сознания. Иудаизм, по концепции М., не является религией откровения в общепринятом смысле, так как еврейству была дана откровением не религия, а законодательство, предписан церемониал, культ, которого евреи должны придерживаться, дабы лучше постигнуть великие вечные истины своей веры (ewige Wahreiten), которые не нуждаются для подтверждения своей достоверности ни в каких чудесах. Их несомненность не приходится принимать на веру, так как они опираются на разум. Будучи одновременно убежденным рационалистом и глубоко верующим человеком, М., пытаясь доказать, что в еврейской религии нет противоречия между разумом и верой, в то же время отстаивает необходимость сохранения обрядового культа. Отдавая долг своему времени, М. старался рационалистически обосновать необходимость и "разумность" еврейской обрядности. Для объективной оценки точки зрения М. необходимо принять во внимание, что в эпоху до развития просвещения не было еще речи о критическом отношении к историческому развитию еврейской религии и о ее роли в развитии самого народа. Поэтому и М., который, как он сам о том свидетельствует в письме к Абту (l. с., 342), был лишен исторической перспективы, не был в состоянии дать вполне научное освещение иудаизма. М. подчеркивает, что Тора является "исключительным наследием дома Якова" и что "обрядовый закон обязателен только для одних евреев", так как еврейское законоучение является одновременно и религиозным, и гражданским кодексом. И даже с потерей гражданско-политической самостоятельности евреи, по мнению М., не могут отменить данные им законы, хотя бы те первоначально и носили лишь временный характер. "То, что божественный закон предписал, не может быть уничтожено разумом", нельзя без божественной санкции, произвольно, отвергнуть то, что способствует объединению и сплочению коллектива. "Пусть, — говорит он, — ритуальные законы потеряли свое значение как символы, они тем не менее необходимы, как объединяющий фактор". М. сознавал, что он стоит на рубеже двух эпох, когда начинается разделение между духовным и светским элементом и новые веяния настоятельно требуют согласования еврейского миросозерцания и обрядового культа с запросами современной культурной жизни. И он, искренне привязанный к еврейской религии и ее обрядам, взывал к своим соплеменникам: "Носите на себе, насколько можете, бремя обеих обязанностей — таков суровый приговор истории". Появление книги М. приветствовали наиболее выдающиеся умы того времени. Мирабо признал, что "она достойна быть переведенной на все языки", а Кант писал М., что он считает его книгу "провозвестницей великих реформ не только для еврейской нации, но и для других народов" (Ich halte dies Buch für die Verkündigung einer grossen Reform, die nicht allein Ihre Nation, sondern auch andere treffen wird.). Последние работы M. тесно связаны с именем Лессинга. Когда после смерти последнего М. намеревался написать биографию своего друга, он узнал, будто Лессинг, по уверению ученого Фридриха Генриха Якоби, был последние годы своей жизни спинозистом-пантеистом. Это известие сильно удручило убежденного деиста М., в котором, как он сам о том свидетельствовал в письме к Лессингу, само слово "Freigeist" уже "вызывает содрогание" (erweckt Schaudern; Ges. Sehr., V, 82). Прежде чем приступить к биографии Лессинга, М. решил поэтому изложить свою точку зрения на пантеизм и в 1785 г. огпубликовал "Morgenstunden, oder Vorlesungen über d. Dasein Gottes" (переиздана в 1786 г.; еврейский перевод И. Герцберга, "Moade Schachar" — в 1845 году). Написанная увлекательно, эта книга много способствовала распространению деистических воззрений среди тогдашнего образованного общества. Несмотря на то, что к этому времени Кант успел значительно пошатнуть старые метафизические системы, М. и в последнем своем труде стоит на почве Лейбницо-Вольфовской философии. Воззрения же Канта были до того чужды миросозерцанию М., что тот, как он сам со свойственным ему чистосердечием сознается в письме к Элизе Реймарус (l. с., 706), "ничего не понял" в кантовской "Kritik d. reiner Vernunft". К этому времени появилась работа Якоби "Ueber die Lehren des Spinoza, in Briefen an Moses Mendelssohn", на которую М. незадолго перед смертью ответил статьей "An die Freunde Lessings". Условия переходной эпохи, в которую жил и действовал М., значительно способствовали тому, что его имя заняло совершенно исключительное положение в истории культуры немецкого, а затем и всего еврейства. Именно при жизни М. вследствие целого ряда социальных и культурных условий (см. Ассимиляция в Зап. Европе) в прогрессивных слоях прусск. еврейства усилилось стремление выйти из тесного круга обособленного консервативного раввинизма и усвоить начала европейской культуры. В силу большого контраста между старым укладом еврейской жизни и европейской культурой конца 18 в. для еврейских поборников просвещения, вышедших из бесправного гетто, стало высшим идеалом примкнуть к окружающей культуре. И М. стал конкретизированным светлым символом того идеала, к которому они стремились. Он был не только первым евреем в Германии, выступившим во всеоружии европейского знания и обладавшим к тому самыми благородными душевными качествами, — а являлся в то же время одним из творцов немецкого литературного стиля, первым немецким писателем, трактовавшим о философских проблемах в общедоступном, ясном изложении. Еврейские поборники просвещения, видевшие в евр. обособленности причину своего униженного положения, надеялись, что, усвоив европейскую культуру, они станут равноправными членами культурного общества, и блестящее оправдание этой надежды они видели в судьбе М., дружбы которого добивались цари мысли, как Кант, и владетельные князья (герцог Брауншвейгский, князь Шаумбург-Липпе и др.). При появлении (в 1749 г.) первой пьесы Лессинга "Die Juden" многие критики нашли невероятным, чтобы среди евреев могли быть такие просвещенные, благородные люди, каким является рисуемый в пьесе еврей; когда же тридцать лет спустя появился "Натан Мудрый", в его правдоподобности никто больше не сомневался, так как все знали, что прототипом для Натана служил М. Все это способствовало тому, что в просвещенных еврейских кругах имя M. было окружено особым ореолом, его воспевали в восторженных одах и величали "третьим Моисеем", призванным "вывести народ израильский из духовного плена" (Jost, Gesch. d. Judent. u. seiner Secten, 3-te Abt., 296 и след.). M. стал общепризнанным духовным отцом культурного возрождения евреев, и поборники просвещения выступали как "последователи М.". Вполне поэтому понятно, что роль и значение М. долгое время изображались в неверном освещении и весьма многое из того, что всецело приписывалось его влиянию и инициативе, в действительности делалось не только помимо, но даже против его воли. М., глубоко верующий, искренне привязанный к еврейской религии и ее традициям, явился в представлении чрезмерно восхвалявших его поклонников родоначальником ассимиляционного движения, принявшего вскоре после смерти М. характер массового крещения. Не удивительно поэтому, что имя "Моше Дессауера", находившегося в дружественной переписке с такими столпами благочестия, как Ионатан Эйбеншютц и Яков Эмден, стало вскоре в консервативном лагере синонимом еретика и отступника. И среди русских "maskilim", усвоивших идеи "берлинского просвещения", имя М. пользовалось не меньшей популярностью, чем в Германии. Зато, когда началась борьба против идей ассимиляции, П. Смоленскин, ополчившись против "берлинского лжеучения", с особой резкостью обрушился на М., ошибочно делая его ответственным за то направление, по которому пошло культурное развитие западного еврейства за 19-й век. Более беспристрастную и правильную оценку роли и значения М. в истории еврейского просвещения дали Реджио, Кайзерлинг, Гретц и др., а за ними новоеврейские писатели: Зеев Яаабец (Migdal ha-Meah), С. Бернфелд (Dor Chacham) и Д. Фришман (Michtabim al-Debar ha-Sifrut). Неполное собрание сочинений М. было издано в Офене в 1819—21 гг., затем в Вене в 1838 г.; полное собрание сочинений с биографическим введением издал внук М. (1843—45); сочинения по философии, эстетике и апологетике издал М. Браш (1880). Памятники М. поставлены: в Дессау в 1890 г. и в Берлине в 1909 г. — Ср.: J. Eichel, Toledot Rambeman (1786); M. Mendelssohn, Ges. Sehr., V (переписка M); M. Kayserling, Moses Mendelssohn, sein Leben und seine Werke (1862, 2-е изд. 1888); idem, M. Mendl. Ungedruktes und Unbek. von ihm. u. über ihm (1883); id., J. E., VIII, 479—85; Grätz, Gesch., XI, index.; S. Bernfeld, Dor Tahapuchot (1897); id., Daat Elohim, index; J. Mendelssohn, Mosche we-Israel, Haboker Or, 1877—79; M. Schwab, Répertoire, 519 (указание немец. источн.); Н. И. Бакст, "К столетн. дню конч. М. Мендельсона" (1886); "Систематич. указатель", index.

С. Цинберг.

Потомство Моисея Мендельсона (см.) дало ряд выдающихся деятелей в литературе, искусстве и науке в Германии. [Хотя потомство М. не принадлежит больше еврейству, оно, однако, интересует нас, как потомство великого мужа, игравшего такую выдающуюся роль в истории еврейск. культуры. Вместе с тем, история семьи М. доказывает лишний раз, что всякий быстрый переход с одной ступени культурного развития на другую стоит народу весьма дорого и сопровождается для него тяжкими потерями. — Ред.]. У Моисея М. было три сына: Иосиф, Авраам и Натан, и три дочери: Доротея, Генриетта и Реха. Дочери М. были богаче одарены, чем сыновья, и играли в литературном мире Берлина несравненно большую роль; причину этого превосходства отчасти нужно видеть в том, что женщины могли посвящать науке, литературе и искусству гораздо больше времени, чем мужчины, для которых доступ к ученым и даже свободным профессиям был закрыт и которые вследствие этого должны были заниматься лишь торгово-промышленной деятельностью, к которой они должны были подготовляться, начиная со сравнительно раннего возраста. Иосиф М. (1770—1848) получил в доме отца прекрасное воспитание и рано обнаружил большие способности и необыкновенную любознательность; несмотря на это, он должен был посвятить себя коммерческой деятельности. Банкир всю жизнь, И. М. нередко писал серьезные труды, свидетельствующие как о разносторонней его эрудиции, так и о широком круге его литературно-научных интересов. Помимо биографии своего отца (введение к изданию его сочинений, Лейпциг, 1843—1845), Иосиф М. написал еще несколько исследований по политической экономии, а также по литературе: "Berichte über Rosettis Ideen zu einer neuen Erläuterung des Dante" (1846). Его сын, Георг Бениамин M. (1794—1874), был небезызвестным историком и профессором в Бонне. Он написал два солидных исторических труда: "Das germanische Europa" (1836) и "Die ständischen Institutionen im monarchischen Staate" (1846); кроме того, он опубликовал много работ по статистике. Второй сын Моисея М., Авраам М. (1776—1835), был выдающимся финансистом и основал существующую поныне (1911) известную банкирскую контору "Mendelssohn et Co.". Сын его, Феликс Мендельсон-Бартольди (см.), придал фамилии М. новый блеск. Дочь Авраама М., Фанни М. (1805—1847), была известной пианисткой и написала также ряд музыкальных вещей; она имела большое влияние на своего брата Феликса, дарования которого на первых порах развертывались под ее руководством. Она вышла замуж за художника Вильгельма Гензеля, сын которого Себастьян Гензель (умер в 1898 году) написал известную книгу "Die Familie Mendelssohn" (15-e изд., 1908). Другая дочь Авраама, Ревекка М., была известна в качестве образованной и передовой женщины; она вышла замуж за знаменитого математика Лежен-Дирихле (из французских гугенотов, поселившихся в Берлине). Сын ее, Вольф Дирихле, был выдающимся ученым и политическим деятелем. Младшим сыном Авраама М. был Поль М., внук которого Арнольд М. (род. в 1855 году) известен в качестве композитора и музыканта-виртуоза. Сын Феликса Бартольди М., Карл М.-Бартольди (1838—1897), был профессором истории во Фрейбургском университете и считался в Германии одним из лучших знатоков новой истории Греции. Другие представители этой линии семьи М. играли большую роль в финансовом мире; некоторые из них известны также, как виртуозы-скрипачи и музыкальные деятели вообще. Третий сын Моисея М., Натан М. (1784—1850), был дельным механиком, одним из основателей Политехнического общества в Берлине, читал лекции по электромагнетизму, гальванопластике и занимал впоследствии выдающийся государственный пост по своей специальности. Он женился на младшей дочери Даниила Итцига, Генриетте Итциг. Из дочерей Моисея М. самой выдающейся была Доротея (1763—1839); настоящее ее имя было Брендель-Вероника. Доротея М. была высокоодаренной женщиной и в течение долгого времени играла одну из виднейших ролей в литературных салонах на пороге 19 в. Она считается одной из основательниц романтической школы в немецкой литературе и искусстве. Доротея М. рано вышла замуж за купца Симона Фейта. Хотя брак этот и не был несчастным, однако и полного счастья он также не дал Доротее, которая в 1797 г. влюбилась в известного немецкого поэта Фридриха Шлегеля, бывшего на 9 лет моложе Доротеи. Отношения между Шлегелем и Доротеей М. сделались вскоре предметом оживленных обсуждений в берлинских литературных кругах; многие порицали Доротею и даже отвернулись от нее, но известный теолог-профессор Шлейермахер выступил в защиту этой связи двух духовно одинаково одаренных людей, и благодаря его стараниям брак Доротеи с Симоном Фейтом был расторгнут. Однако ввиду нежелания Доротеи при жизни матери принять христианство она не могла выйти замуж за Шлегеля, и только впоследствии она вступила с ним в законный брак, который оказался для нее чреватым всевозможного рода неприятностями. Вместе с Фр. Шлегелем она уже через несколько лет после замужества перешла в католическую веру, так что она, таким образом, дважды меняла свою религию. В ранние годы Доротея вела сильную и временами очень успешную борьбу с "язычеством" Гете в духе романтизма, причем романтизм этот содержал в себе зародыши мистицизма с католическим привкусом, видимо навеянным на нее Шлейермахером. Однако нередко в ее письмах и вообще произведениях обнаруживается истинно-религиозное настроение. Ее перу принадлежит роман "Licinde", вышедший под именем ее мужа; роман вызвал в немецком обществе сенсацию, так как до этого никто не решался так смело и открыто говорить об эротических вопросах. Другие ее произведения касаются почти исключительно средневековой культурной жизни, которая ее, проникнутую романтическим и католическим духом, особенно сильно привлекала. От первого ее брака у нее было четыре сына, из которых наиболее выдающимися были Иоанн и Филипп. Оба они были воспитаны Симоном Фейтом в евр. духе, но вместе с тем им преподавали и предметы общего образования, а под влиянием матери они прониклись особой любовью к Германии и ее судьбам. Во время освободительных войн против Наполеона оба они служили в прусской армии в качестве добровольцев. Иоанн Фейт впоследствии приобрел имя значительного исторического художника. Более крупное значение имеет Филипп Фейт (1793—1877), также художник, но с гораздо большими дарованиями. Его духовное развитие шло под знаком романтизма и католицизма, он воспитывался под влиянием своей матери и был ее последователем и поклонником. Первые его картины имели библейский сюжет; таков: "Joseph bei der Frau des Potiphar" и "Die sieben fetten Jahre" (в Национальной галерее в Берлине). Для позднейших своих произведений он заимствовал сюжеты из Нового Завета. Он был основателем религиозно-аскетической школы, а его картины поныне украшают стены и плафоны многих церквей в Германии. Кроме чисто религиозных картин, Филипп Фейт нарисовал также несколько картин из жизни древнего мира, а также портреты Фридриха Великого, Генриха VII, императора Карла и т. д. — Вторая дочь Моисея М., Реха М. (1766—1811), имя которой Лессинг обессмертил в своем "Натане Мудром" в лице Рехи, приемной дочери Натана, была также в высшей степени одаренной натурой. Она вышла замуж за придворного агента Мейера из Мекленбурга, но брак этот оказался для нее несчастным, и она впоследствии разошлась с Мейером. Реха М. основала училище-институт для девиц высшего общества в Альтоне. Младшая дочь Моисея М., Генриетта М. (1768—1831), видя несчастные браки своих сестер, сама не вышла замуж; по ее мнению, причиной несчастья многих браков было умственное превосходство тогдашних евр. женщин над мужчинами, не имевшими особых литературных и научных интересов. Своим здравым умом, всесторонним развитием она больше всех других детей была похожа на своего отца; рано поселившись в Париже, она была там руководительницей одной аристократической школы для девушек. Во время Империи она занимала виднейшее место в парижском литературном мире, и ее салон представлял собой центр, куда собирались все немецкие ученые, литераторы и художники, посещавшие в то время Париж. — Из внуков Моисея М. только один Александр, сын Иосифа М., умер (1871 г.) евреем, остальные перешли в христианство. Александр М. был выдающимся благотворителем, одно время принимал участие в евр. общественной жизни Берлина и принадлежал к ортодоксальному направлению в еврействе; так, в 1842 г. он голосовал против избрания Зехария Франкеля в главные раввины Берлина, считая его недостаточно консервативным. Хотя все другие члены семьи М. не принадлежат более еврейству, они, тем не менее, открыто всегда выступают в качестве потомков выдающегося еврея и никогда не отрицают своего евр. происхождения. Большинство их теперь дворяне, а Роберт М. Бартольди — член прусской палаты господ. — Ср.: Hensel, Die Familie Mendelssohn, 15-e изд., 1908; Baich, Dorothea von Schlegel und deren Söhne Johannes und Philipp Veit, 1881; Haym, Die romantische Schule, 1869; Kayserling, Die jüdischen Frauen, 1879; Jew. Enc., VIII, 476, 478, 485.

С. Бернфельд.